– С тетей Олей? – Григорий догадался и сам, а еще мельком подумал, что неплохо бы и вот этому пытливому стереть память. Вдруг тетя Оля такое тоже умеет?
– Да. – Всеволод насупился, сжал кулаки, а потом не выдержал, заговорил тихой скороговоркой: – Эти девочки… которые в башне… Что с ними случилось? От чего они умерли?
Сказать правду? А кто поверит такой правде? Он бы сам никогда не поверил.
– Ты понимаешь по-немецки? – спросил Григорий, разжал руки и сам прислонился спиной к холодной стене. – Понял, о чем они там говорили?
– Не все, но большей частью. Речь шла про какой-то эксперимент, да?
– Да. Я думаю, эти девочки – часть эксперимента. Неудавшегося… – Как же хотелось курить! Аж руки тряслись. Но нельзя, еще, чего доброго, кто-нибудь заметит. И с пацаном нужно что-то делать. Незачем ему помнить все это.
– А вы? – Парень смотрел на него горящими глазами. – Вы партизан?! – И столько восторга было в его голосе! Еще один молодой и наивный. Как Митяй…
– Я сам по себе. – Григорий скрипнул зубами, а потом снова схватил Всеволода за грудки, зашептал, вглядываясь в его напряженное лицо: – И если ты хоть словечко… хоть полсловечка кому скажешь, что я был в той башне…
– Я тоже там был. – Голос пацана звучал твердо, по-мужски. – Я там был, все видел. Я все понимаю.
– Да что ты вообще можешь понимать? – простонал Григорий, снова разжимая пальцы. – Какое у тебя вообще есть разумение тому, что тут творится?
– Есть… – Всеволод дышал часто, словно после долгого бега. – Он говорил про лабораторию. Тот фриц. Я ведь прав?
– Ты знаешь, где она? – Григорий перестал дышать. – Знаешь?!
– Знаю. – Всеволод кивнул.
– Говори! – Воздуха в легких не осталось, в груди разгорался настоящий пожар.
– Сначала вы. – А парень не промах. Врезать бы… выбить все, что он знает, силой. Вот только Григорий давно для себя уяснил, что хитростью добиться можно больше, чем силой. Да и не скажет этот Сева, если силой. Вон как глазюками зыркает. Идейный? Или повод посерьезнее есть?
– Кого? – спросил Григорий, не сводя с парня глаз. – Кого они у тебя забрали?
Если такой молодой, такой злой и отчаянный, то только по одной единственной причине. Раньше бы Григорий нашел сотню других причин, но нынче осталась только одна.
– Брата… – Парень как-то сразу сник, погас яростный огонь в глазах.
– Убили?
– Фон Клейст… – Побелели губы, сжались кулаки. – Сначала пытал, потом застрелил.