Фон Рабенштейн швырнул меч на стол.
— Что значит «ещё»? — поинтересовался Вильгельм.
— Мало того, что ты мошенник, так ты ещё и бастард! Ну что ж, твоя честность недорого стоит.
— Вы невнимательны, барон, — парировал Гогенгейм с ледяной надменностью. — Вы не услышали сказанного мной. Потщитесь же осознать свои ошибки. Извинений я требовать не буду, учитывая затруднительность положения, в коем Вы оказались.
Гогенгейм определённо был симпатичен Шварцу. Он, наблюдал сцену, надеясь получить хоть какое-то свидетельство порядочности врача, чтобы вступиться за него.
— Ты подобен заклинателю змей, — ехидно прошипел фон Рабенштейн. — Думаешь усыпить меня загадочными речами? Что ж продолжай, шарлатан, только помни, что твоя голова может слететь с плеч в любой миг, и ложь застрянет у тебя в глотке на полуслове. Так что лучше прояви благоразумие и начинай читать Miserere прямо сейчас.
Барон зловеще поигрывал мечом, подходя к врачу всё ближе. Теофраст мигом подскочил к отцу и постарался закрыть его собой. Щупленькая фигура ребёнка плохо вязалась с неистовым огнём в его глазах.
— Ах ты могильный червь! — завопил мальчуган. — Такова твоя благодарность! Если прольётся хоть капля крови моего отца, ты будешь проклят навеки. Ты, и твой сын! Вы оба будете мучиться в самых страшных закоулках ада, ибо ты покусился на человека, который пришёл в твой дом с добром!
— Похвальные слова, но не спасительные! Я вижу ваше добро…
— Барон, Вы даже не выслушали господина Гогенгейма, а между тем этого требует не только гостеприимство, но и здравый смысл.
Неожиданное появление Шварца произвело желаемое впечатление на взбешённого барона.
— Что ж, рыцарь, может Вы и кстати, — процедил фон Рабенштейн. — Я послушаю шипение этой змеи ещё раз, а потом велю вздернуть обоих на стене. С Вами же мы развлечёмся отменным поединком.
Барон сел на стул и демонстративно приготовился слушать.
— Ты прав Теофраст, — обратился Гогенгейм к сыну, нарочито игнорируя фон Рабенштейна. — Врач должен проявлять милосердие к больному, и я исполнил сию заповедь, ибо служение наше предписывает спасать тех, кого возможно. В Агнесс нет жизни. Ты сам видел, как её тело противится снадобьям, ибо душа не желает жить. Нечто тяготит её…
Теофраст был слишком взволнован, если не сказать, напуган происходящим, чтобы поддерживать разговор. Он изредка украдкой поглядывал на ужасного барона.
— Однако её возлюбленный полон жизни! — продолжал Гогенгейм. — Жизнь бурлит в нём словно молодое вино в сосуде, но… — тут лекарь сделал эффектный жест рукой и шагнул в направлении окна. — Сосуд закупорен! Ещё немного и он разорвётся на куски, если не извлечь пробку, и тогда драгоценное вино пропадёт навсегда!
Ты понимаешь, о чём я говорю, Теофраст?
Гогенгейм занимал сына, не обращая, казалось никакого внимания на разъяренного барона. Тот, впрочем, успел несколько умерить свой гнев. Врач пользовался случаем, чтобы приучить сына к стоическому спокойствию при любых обстоятельствах. «Человек, — говаривал он, — никогда не должен терять голову, особенно, ежели человек сей — врач».
Теофраст попытался взять себя в руки и сосредоточиться. В присутствии отца у него всегда получалось.
— Вы хотите сказать, отец, что на пути к исцелению стоит Агнесс?
ebooksa