Схватка

Я не понимал.

Атли сказала звенящим голосом:

— Они играли на желание, Торнхелл, и выигравший возжелал жизнь собаки. В Варлойне много собак. Они взяли одну, связали ей лапы и морду и тот, кто проиграл, пытался закопать ее живьем неподалеку от твоей башни.

— Ладушки-воробушки…

— Живьем, Торнхелл… Живьем!

— Мастер Волк? — Я увидел, как, распахнув дверь первого этажа, на лужайку выбрался Шутейник, за ним поспешал Бернхотт, оба вооружены — гаер двумя гладиусами, Лирна — тяжелым палашом.

Я поманил их взмахом руки, стараясь, чтобы мой жест не выдал паники, ибо я, кажется, понял, что сейчас будет.

Оба пленника, стряхнув оцепенение, вдруг закричали наперебой:

— Господин архканцлер! Господин архканцлер! Именем Умеренных требуем нас освободить! Помогите нам, господин архканцлер! Ваше сиятельство!

Я пригляделся. Ба, да оба — мои бывшие младшие секретари! Золотая местная молодежь. Именно такие в моем мире забивают до смерти бомжей, снимая действо на смартфон и смакуя подробности, именно такие участвуют в гнусной забаве — в охоте за собаками. На деле — и то и другое всего лишь попытка слабого внутренне человека, гнусного, мразотного, черного от рождения, утвердиться за счет унижения или убийства слабейшего. Ну а кто слабейший, кто не окажет сопротивления, у кого нет родственников или хозяев, что могут настучать по голове? Конечно же, это бомж… или бездомный пес.

— То, что они совершили, карается в Степи смертью, — негромко сказала Атли.

Это я уже понял.

— Но собаку вы спасли?

— Спасли, серый волк. Мы вовремя достали ее из ямы. Но это уже не имеет значения. Животное невинны, Торнхелл. Мы можем охотится на них ради мяса, или убивать старых и немощных, или отстреливать хищников… Но за такое, что сделали эти двое, у нас в Степи — смерть.

Почему-то считается, что дикие или кочевые народы не имели понятия о гуманизме, хотя это не так. У всех у нас прошит моральный императив. Одно дело, когда в Азии собаку пускают на суп, второе — когда животное подвергают мучительной смерти ради садистского удовольствия. Первое — национальная традиция, вскормленная сотнями лет недоедания, второе — гнусное наслаждение деградировавшего разума.

— Здесь не Степь, Атли.

Она отступила на шаг, взгляд ее затвердел:

— Ты хочешь остановить нас?

Она уже все решила.

Шутейник и Бернхотт подбежали, встали рядом со мной, по обе руки.