Плестись на маршрутке не хочется, несмотря на то, что сейчас она не будет забитой, и я вызываю такси. Минуты кажутся нескончаемыми, офис начинает душить, в коридоре постоянно мерещатся мужские шаги, но конечно, их нет — не выдерживаю и выхожу ждать машину на улицу.
Жадно глотаю воздух, пытаясь примириться с тем, что уже не изменится. Ничего страшного, убеждаю себя. И сама же не верю.
На беду, таксист попадается разговорчивый, и головная боль только усиливается, так что из машины я не выхожу, а практически тоже сбегаю. Несусь в парадное, как будто за мной кто-то гонится, и только в квартире, закрыв дверь, выдыхаю.
Ловлю себя на том, что тянусь к выключателю, как будто собираюсь подать никому не нужный сигнал о том, что все в порядке, я дома. Смеюсь сама над собой, от чего начинает покалывать и в висках, и приходится все-таки воспользоваться таблеткой.
Скидываю сапоги, иду на кухню, сажусь со стаканом воды и блистером обезболивающего и смотрю на горку пирожков на тарелке. Хорошо, что не брала их сегодня с собой — попытка угостить директора была бы наивной, смешной. Отдам завтра птицам — они так кружат в стремительно чернеющем небе, что успокаивают, отвлекают от мыслей.
Все, хватит.
Иногда точка лучше, чем бесконечные многоточия.
Переодеться, выспаться, смириться и все забыть. Ничего страшного не случилось, несмотря на боль, которая словно разъедает что-то внутри меня.
Хочется снова стать маленькой, когда самая большая проблема — это конфета, которую отобрал старший брат. Даже не верится, что можно было жить весело, беззаботно. Знала бы — не спешила взрослеть.
Я так сильно скучаю по тому ощущению, когда мир кажется безграничным, жизнь — нескончаемой, а брат — вечным пакостником, что достаю альбом с детскими фотографиями, усаживаюсь на диван, подтянув колени, и рассматриваю картинки, на которых мелькает счастливое детство.
Ясли, детский сад с постоянно разбитыми коленками и у меня, и у Ильи, первый класс, когда он категорически заявил, что будет сидеть со мной, чтобы списывать. Так и сфотографировали — мое растерянное лицо и его счастливое, потому что нас все-таки посадили за одну парту. Я не хотела, сопротивлялась, потому что утром мы с ним оба несли по букету учительнице, а он по пути свой букет подарил какой-то старшекласснице, потому что она красивая, и отобрал букет у меня. Я почти плакала, идя к первой учительнице с пустыми руками. И долго пеняла Илье, что как раз из-за моего красивого букета в тот первый день он и стал любимчиком преподавательницы.
Это потом Илья подрос и стал баловать цветами и меня, и маму, и нашу бабулю — сначала обдирал клумбы в городских парках, потом устроился на подработку в оранжерею, ну а потом на нормальную работу, где платят не цветочками, а деньгами.
Смешно вспоминать…
А вот я в белой балетной пачке и на пуантах. Красивая фотография, и ноги высоко поднимались, и фигурка была еще невесомой. Но по лицу этой маленькой девочки видно, что ей не очень-то нравится.
Помню, меня было трудно уговорить фотографироваться во время репетиций — я словно еще тогда пыталась стереть все, что связано с балетом, к которому равнодушна. А сейчас даже жаль.
Забавные снимки серьезной девочки. Мне кажется, у меня здесь более строгий и решительный взгляд, чем сейчас. А вот я уже в другом платье, черном, и настроение соответствующее — смотрю исподлобья, задумчиво, как будто знаю про балет какую-то тайну, но никому не скажу.
Сижу, улыбаюсь, согреваюсь теплыми лучиками недавнего прошлого, и вдруг слышу звонок в дверь.
Даже не дергаюсь — наверняка, это кто-то ошибся. Катерина еще на работе, бабуля тоже знает, что обычно в это время меня дома нет. Но звонок повторяется, и на этот раз кто-то очень сильно и долго давит на кнопку, вынуждая меня все же подняться.
— Кто? — спрашиваю у двери недовольно.
Молчание.