Бросая эти презрительные замечания, Гаврош остановился и принялся шарить во всех заплатках своих лохмотьев. Наконец он поднял голову с видом, который должен был быть, по его желанию, только довольным, а на самом деле вышел торжествующим.
— Успокойтесь, малыши, — сказал он, — нам всем троим есть на что поужинать. Вот, смотрите.
И он показал им су. Не дав ребятишкам времени удивиться, он толкнул их перед собою в булочную, положил там свой су на прилавок и крикнул:
— Гарсон! На пять сантимов хлеба!
«Гарсон», оказавшийся самим хозяином, взял хлеб и нож.
— Режь на три куска, гарсон! — продолжал Гаврош и с достоинством прибавил: — Нас трое.
И, заметив, что булочник, оглядев всех трех покупателей, отложил в сторону белый хлеб и взялся за черный, Гаврош засунул палец в нос и с величественным видом Фридриха Великого, нюхающего табак, бросил булочнику следующий негодующий вопросительный возглас:
— Qeqseqela?
Предупреждаю тех из читателей, которые могут усмотреть в этом восклицании русское или польское слово или примут его за один из тех воинственных кличей, которыми обмениваются дикари в своих пустынях, что это самое обыкновенно слово; оно то и дело употребляется самими читателями, но в форме целой фразы, то есть «Qu"est ce que c"est que cela?»[96]
Булочник сразу понял Гавроша.
— Это тоже очень хороший хлеб, только второго сорта, — сказал он.
— Вероятно, вы хотите сказать: самый плохой черный хлеб! — возразил Гаврош с холодной презрительностью. — Давайте нам белого хлеба, гарсон, слышите? Самого лучшего белого хлеба! Я угощаю.
Булочник не мог удержаться от улыбки и, нарезая требуемый хлеб, смотрел на детей таким сострадательным взглядом, что задел Гавроша за живое.
— А позвольте вас спросить, господин пекарь, почему вы изволите так странно пялить на нас свои буркалы? — задорно спросил он.
Булочник молча отдал хлеб, взял с прилавка су и отвернулся.
— Нате вот, лопайте! — обратился Гаврош к детям, вручая каждому из них по куску хлеба.
Но мальчики изумленно глядели на него, не решаясь взять хлеб. Гаврош расхохотался.
— Ах да! Вы ведь не привыкли к таким словам! — догадался он и добавил: — Кушайте, мои пичужки.
Полагая, что старший из детей, казавшийся ему достойным более другого чести беседовать с ним, нуждается в особом поощрении, чтобы освободиться от колебания умиротворить свой голод, он присовокупил, сунув ему самый большой кусок хлеба:
— Вот, заложи себе это в свой клюв.