нет недостатка в уверенности в себе, да и общество возлагает большие надежды на их
ловкость, лишь бы они попробовали взяться за это дело. Так как они вряд ли когда-либо
философствовали по поводу своей математики (трудное дело!), то специфическое различие
между указанными двумя видами применения разума вообще не приходит им в голову.
Ходячие, эмпирически применяемые правила, которые они заимствуют у обыденного
разума, они считают аксиомами. Откуда же получаются понятия пространства и времени, которыми они занимаются (как единственными первоначальными величинами),-этот
вопрос вовсе не беспокоит их, и вообще им кажется бесполезным исследовать
происхождение чистых рассудочных понятий и вместе с тем сферу их применения; они
довольствуются тем, что пользуются ими. Во всем этом они правы, если только они не
выходят за указанные им границы, а именно за пределы природы. В противном случае они
незаметно переходят из области чувственности на непрочную почву чистых и даже
трансцендентальных понятий (instabilis tellus, innabilis unda), где нельзя ни стоять, ни
плавать, а можно только сделать несколько слабых шагов, от которых время не сохраняет
ни малейшего следа, между тем как в математике они пролагают широкий путь, которым с
уверенностью могут идти также и отдаленнейшие поколения.
Так как мы считаем своим долгом точно и с уверенностью определить границы чистого
разума в его трансцендентальном применении, между тем как такого рода стремление
обладает той особенностью, что, несмотря на самые настойчивые и ясные предостережения, все еще надеются, пока окончательно не отказываются от своего намерения, проникнуть за
пределы опыта, в заманчивые области интеллектуального,-то необходимо отнять как бы
последний якорь у богатой воображением надежды и показать, что следование