— Не затруднит, если там бомбы не будет, — полушутя пообещал я ему.
— Хорошо. Значит, я звоню сыну? — обрадовался Юра.
И когда мы пришли во Владивосток, в один из вечеров на борт судна приходит парень и говорит:
— Я — сын Зайцева и я Вам привез ящики для папы.
— Хорошо, а что же ты предварительно не позвонил мне и не сказал ничего? — было уже поздно, и я с семьей уже собирался ехать домой.
Но он, несмотря на то, что в каюте были жена и дети, напомнил мне:
— Папа мне сказал, что я могу здесь отдать Вам его вещи, — деваться было некуда, ведь мы находились уже в порту под выгрузкой и на завтра был назначен отход.
— Хорошо, — нехотя согласился я, — Давай, тащи сюда свои ящики.
Так он притащил не несколько ящиков, а 15 штук огромных ящиков из-под яблок. Наверное, там было по 24 килограмма в каждом ящике. Здоровенные и тяжеленые оказались эти ящики. Он, со своим другом, под моим руководством, забил ими всю ванную комнату. И плюс к тому же было еще два свёрнутых ковра.
Господи, думаю, вот это да, вот это я влетел. Что мне теперь с этими вещами делать? Потом думаю:
— Да ладно, может быть, пронесёт.
Во время того отхода, таможня во Владивостоке особо нас не трясла. Семен Иваныч умер и никто такими ловкими пальцами не лез в карманы пиджаков, чтобы оттуда достать один рубль или лотерейный билет за тридцать копеек, которые могли бы серьёзно подорвать экономику СССР. А после нахождения этого преступления, несчастного морячка, который по пьяне забыл вынуть из кармана советское достояние, лишали визы и возможности совершать заграничные рейсы.
Мы же стояли на линии. Возить ни в Америку, ни из Америки было особенно нечего. Это же не японская линия, когда оттуда сейчас прут всяческое барахло, машины и всё остальное к ним в придачу.
Так оно и вышло. Никто особо нас не досматривал. По каютам таможенники не ходили. Мы заполнили декларации, принесли их в столовую, где, как обычно их собирали при отходах. Этим дело и закончилось. Всё. Так и отошли из Владивостока.
Ну, отошли и отошли. Обычно, я с утра ухожу в машинное отделение на работу, возвращаюсь в обед, после обеда опять пропадаю в машине. Вечером смотрю какой-нибудь фильм по видику, и ложусь спать. Такой был режим работы и отдыха в течение рейса.
Но где-то дня через четыре просыпаюсь ночью от того, что кто-то кукарекает. Странно, интересно, думаю:
— Вот это да! Что у меня, крыша едет, или я дурак какой-то?
Я обошел и осмотрел всё в каюте. Кукареканье раздавалось откуда-то из туалета. Там не было видно, откуда это нечто кукарекает. Потому что уложенные ящики стопками стояли чуть ли не до подволока. Думаю — мне это кажется. Положил голову на подушку, заснул — и все. Больше не слышал кукареканья.
На следующую ночь произошло то же самое. А каждый день, приближаясь к Америке, мы переводили часы — один час через два дня. Получается, что первый раз оно закукарекало в 5 утра, потом в 6 утра, потом в 7 утра.
А из Владивостока в Сиэтл с нами решил проехаться корреспондент одной из американских газет. То ли сан-францисской газеты, то ли сиэтловской газеты. Он неплохо говорил по-русски.