Я не стал заставлять себя долго упрашивать, и, в ответ на вопрос: — «Ну, как там?», сразу же охотно рассказал, как оно — там! Для убедительности иллюстрируя жестами рук…
Воспоминания и переживания были очень свежи, впечатлений — хватало! Эх, я и рассказал — какой он теперь, этот Леня, какие у него (пардон за натурализм) кишки, как там здорово пахло, и какие там софиты… При этом я отчаянно корчил рожи, размахивал руками, не скупился на сравнения! Все было натурально и убедительно!
В самый апогей моего актерского триумфа, один из мичманов БЧ-5, очень плотный и крепкий, с бритой до блеска головой, сидевший верхом на дюралевом ящике с ЗИПом, слушая мой рассказ и наблюдая за оживленной, образной жестикуляцией (надо же было эмоции куда-то выплеснуть?), вдруг тонко ойкнул и… обрушился вниз, врезавшись головой в острый край дюралевого шкафчика для изолирующих противогазов.
— Бац! — раздался глухой удар. Шмяк! — упало на палубу тяжелое большое тело мичмана. Из рассеченной на голове кожи потекла темно-бардовая кровь.
Мичман не шевелился. «Ух, ты!» — испугался я.
Все замерли… и осуждающе вперили в меня свои взгляды.
Один старшина побледнел и впал в полный ступор. Его успели подхватить и усадить в кресло вахтенного. Еще один! Н-да-а, кровь на белом фоне бритой кожи производила впечатление… Мало бы кто отмахнулся равнодушно!
«Бить будут!» — уверенно решил я. Но все как-то все замерли, кроме командира отсека. Тот вовремя и быстро метнулся к отсечной аптечке, вскрыл ее, порвал перевязочный пакет и приложил его к открытой ране. И бегом-бегом, вместе с еще одним мичманом потащили раненого в амбулаторию — благо, дальше соседнего отсека я не успел уйти. А вот если бы я дошел до самого кормового? И вырубил бы своим рассказом тамошнего обитателя? А то и самого командира отсека? Н-да-аа, сколько бы народа было бы мне тогда искренне благодарны!
Через какое-то время появился смеющийся командир отсека, тоже в красках передал мне возмущение врача, которому пришлось зашивать рану мичману, нечаянного доведенного мною до потери всяческой сознательности. Мне, мол, теперь надо прятаться от доктора пару недель, а то он за себя не отвечает! Он клятвенно обещал тебе всё припомнить разом! Да, как-то нехорошо получилось, вроде бы специально новую гадость бедному доктору организовал! Мало ему своих было, так еще я нашелся под ногами путаюсь… Бритая голова мичмана со швом аккурат посередине, заклеенным пластырем, навевала озорные ассоциации. Судя по смешкам — не только у меня… Мичман, походя, ткнул меня в плечо и под нос подсунул увесистый кулак. Но он был отходчив — как многие люди крупного телосложения. Ранним утром мы всплыли, лихо вошли в залив и, придерживаемые трудягами-буксирами — «пароходик»-то наш — такой, что будьте здоровы — встали к причалу, где ждали уже санитарные машины и врачи. Мичмана Леню, прочно и надежно привязанного к носилкам и укутанного одеялами, вытащили через один из люков на ракетной палубе. Гигантский плавкран, поднял храброго мичмана, как пушинку, и загрузил в санитарный «батон». Прихватив доктора и пару бойцов — на подмогу, в случае чего, машина сразу же умчалась, завывая сиреной, тревожно подмаргивая «мигалкой». Через час или около того мы все с облегчением узнали, что операцию, начатую нашим доктором глубоко под водой и черт-знает-где от Североморска, успешно завершили. Целая бригада врачей, самых лучших, достойно справились! Корабельный доктор оказался грамотным врачом и умным человеком, сделал все, так как надо, и даже больше. Сам комфлота, прибывший на причал проводить нас обратно в море, подарил доктору свои часы в знак особой признательности — так в то время было принято. Причем — не только в кино…
… Леня выздоровел и еще долго служил на флоте. А со старпомом, который скоро стал командиром такой же соседней лодки, они помирились — впрочем, чего ссориться — старпом вовсе не был кровожадным, да и не в обиду сказать — на слишком разных орбитах они вращались, чтобы часто вспоминать друг друга! Такой, значит, был у меня медицинский опыт до сих пор иногда вспоминаю, хотя детали постепенно уже куда-то и ускользают! — смутился Николай Иванович. — Так сколько ты медицине служил? — ехидничал Рюмин — Да целых минут пятнадцать-семнадцать! — честно признался смеющийся Бардин. — Вот то-то! — победно завершил доктор. Меж тем, за разговорами, и не заметили, как совсем стемнело и в небе вспыхивали низкие яркие звезды — одна за другой, и целыми созвездиями. — Ну все, спать пора, завтра с утра — в путь! — сказал Бардин, подводя черту. Потихоньку все разошлись по своим спальным местам, кто — в машины, кто — в палатку, стали укладываться. Заметно похолодало и Палыч потащил к костру сучья нарубленного сухостоя, лежащие невдалеке. У костра остался Бардин, ловко прикуривший свою знаменитую пенковую трубку с головой индейца от кострового уголька, задумчиво шевеля длинным сухим суком горящее дерево и угли, и наблюдая за взлетающими в черное небо яркими искрами. И всем было ясно, что старый подводник сейчас уносится мыслями сквозь время к своим друзьям и кораблям… Мы все боимся не то, чтобы быть сентиментальными, но просто невзначай показать эти эмоции окружающим …
Директор дурдома
Начальник психиатрического отделения военно-морского госпиталя подполковник Игорь Царёв щедро насыпал в свою большую фарфоровую чашку хорошего растворимого кофе.
Продукт был финского производства, ароматный и удивительно вкусный.
Конечно, Царев бы и свежемолотый заварил, который убежденно считал куда как полезней. Да только достойных но условий пока нет. Ни кофе-машины, (мечта!) ни примитивной плиточки с одной конфоркой, чтобы вскипятить бронзовую джезве всего на две чашечки. Сам и виноват — лично не создал, а всякое командование любит, чтобы их подчиненные жили и служили по-спартански, и чем «спартаннее» — тем лучше. Сами мы, мол, так и жили с петровских времен, а, значит, и вы проживете.
Наверное, этот кофе там и растет — где-нибудь под Хельсинки, на соснах или рассыпанным на можжевельнике. А то и — прямо в их северных тундрах — подумал Сергей, — Прямо вот так, открыто. И поэтому, даже в растворимом виде, он стимулирует бодрость и тягу к радостям жизни.
День сегодня был — не плохой, не хороший, а — как обычно, «по накатанной дорожке» — Утренний обход, общение с больными, когда знаешь наперед, что спросишь что ответят, о чем спросят тебя…
Потом прием больных и просто клиентов амбулаторно, по знакомству, да и просто потому, что нельзя отказать или даже послать — по-русски, далеко и надолго… Надо хотя бы выслушать, проявить участие и… лечить, то есть — врачевать добрым словом! Прав был коллега — Гиппократ: «Врач — философ; ведь нет большой разницы между мудростью и медициной» Будешь тут мудрым, даже если не хочешь …
… Опять же — справки, на оружие и машины. Текучка, блин! Ординатор, молодой майор, учится в Питере настоящему делу военным образом, у него там было много и друзей, и — подруг, но кое-какое время на учебу у него все-таки оставалось. Был еще и психиатр поликлиники — жена офицера, дурная наследственность, но опять — на больничном, с малышом и неизвестно, когда выйдет.
Никуда не деться! Надо бы в еще одну караульную роту сходить, на молодых бойцов глянуть, к оружию допустить, — так и нет, от текучки не оторваться.
Но зато и повод есть заполнить многочисленные журналы для ублажения грядущей проверки медслужбой тыла ВМФ.