«Ты, главное, ничего не бойся. Беги, коли, ори. И ни о чём не думай», — говорили они.
А вот что чёрные воины умели хорошо делать, так это не думать. И они неслись вперёд, почти стелясь над землёй. Пулемётные расчёты, отвлечённые рукопашной схваткой, ещё успели развернуть стволы пулемётов в сторону новых нападающих, но не успели выпустить и по одной ленте, как бы взяты в штыки.
Их кололи и рубили, та же участь постигла и орудийные расчёты. Белые роты продолжали оказывать упорное сопротивление, понимая, что лучше смерть в бою, чем в желудке у дикаря.
А чернокожие тиральеры, не выдержав ночного боя, ужаса, который им внушали воины великого унгана Мамбы, о котором они уже немало наслушались, бросились бежать, в разные стороны, кидая оружие и снаряжение, лишь бы поскорее смыться, дальше от ночной битвы.
Всё смешалось. Путая друг друга, в ночи бились, друг с другом, тиральеры, от страха путая своих с «мамбовцами» Никого не путали воины Момо, убивая всех подряд. Воины Ярого, отбив пулемёты и орудия, дальше не пошли, отстреливая тиральеров из винтовок.
Ярый, подскочив к одному из пулемётов, развернул его, с помощью своих воинов, на французов, и, выпустив короткую пристрелочную очередь в воздух, для предупреждения воинов Момо, открыл огонь, расстреливая в упор уже всех подряд, находившихся перед ним.
Воины Момо, естественно, не поняли его предупреждения, но после открытия огня и первых потерь, бросились в разные стороны. Пулемётный огонь стал последней каплей, и переломил ход всего сражения, белые роты побежали. Их, и так, осталось уже немного, а тут ещё, и кинжальный огонь, хаос, страшная и непредсказуемая Африка, сломили их силу воли.
Как только бросились бежать солдаты, побежали и капралы, а вслед за ними, и офицеры. Вне себя от ужаса, летел сквозь джунгли капитан Жовье, спотыкаясь о корни деревьев, обдирая в кровь, плечи и ноги, он катился по земле, вставал, и снова бежал, падал, катился, вставал, бежал. Остановился он только утром, без сил свалившись в какую-то яму. Мимо пробежал один из солдат его батальона, но у него больше не было никаких сил бежать, и он так и остался лежать в яме.
Зашелестела листва на краю ямы. Жовье выхватил, чудом не утерянный во время бегства, револьвер. Сверху на него смотрела змея, но, не обычной для леса, зелёной окраски, а чёрной, как ночь. Дразня его своим раздвоенным языком, она, с минуту, смотрела на него, потом, посчитав его больше не интересным, развернулась, и, шурша чешуйчатой кожей, уползла прочь.
Собрав все силы, капитан Жовье вылез из ямы, и принялся собирать остатки пяти батальонов.
К обеду, он собрал гораздо меньше батальона. Судьба остальных солдат была неизвестна. Не нашёл он и полковника Долизи. Были потеряны все орудия и пулемёты.
Набравшись мужества, и боясь вернуться без полковника, не предприняв даже попытки его найти, мёртвым или раненым, либо отбить его из плена, если он в него попал, он, кое-как, сплотив солдат, числом около семисот человек, из которых, было около ста белых солдат и офицеров, снова повёл их в бой. Но, не пройдя и трёх километров, из кустов в них снова полетели отравленные стрелы, а потом и раздались слитные залпы из винтовок.
Хлестнула очередь из пулемёта, и Жовье побежал со своими солдатами во второй раз, и больше нигде не останавливался. Теряя, обессиливших от усталости и ран, людей, он продолжал вести остатки отряда в Браззавиль. Достигнув его, через три недели, он вышел с тремя сотнями солдат, из которых восемьдесят семь было белых. Полковника Долизи, они так и не нашли, и не знали ничего о его судьбе.
Рассказав о происшедшем, он сдался колониальным властям, готовый пойти под трибунал. Но никто не требовал от него такого шага. До Браззавиля уже дошла информация, из соседнего бельгийского Леопольдвилля, о полном разгроме, отряда майора де Брюлле, состоявшего из одних наёмников. И, пока не знали, что делать дальше, а тут ещё, и эпическое появление капитана Жовье, с остатками пятитысячного отряда, повергло всех в шок.
Находившийся здесь же, корреспондент французской газеты Le Figaro, Андре Жид, уже натёр себе мозоль, на безыменном пальце, записывая свидетельства очевидцев, иногда восклицая — «Боже, какой материал! Сенсация, это сенсация!»
Полковник Долизи, сидел, в это время, в окружении дикарей, не понимавших ни слова на французском, и с тоской думал о не выпитой бутылке «Курвуазье», так некстати оставленной у него дома. Если бы он думал о том разгроме, и сегодняшнем позоре, он сошёл бы с ума. А так, он всего лишь расстраивался, из-за не выпитой бутылки коньяка.
Его не связывали, это было ни к чему, ему просто некуда было бежать. Отовсюду приводили пленных тиральеров. Негры собирали трофеи, некоторые даже, напустив на себя умный вид, рассматривали захваченные орудия, но большинство вели себя, как дети. Видя это, он позволил себе громко фыркнуть. На это не обратили, ровным счётом, никакого внимания, продолжая деловито суетиться, собирая трофеи, и сгонять в кучу пленных.
Наблюдая эту картину, Мартин Долизи убедился, что пленных было уже больше, чем тех, кто их пленил. Недалеко от себя, он обнаружил разбитый пулемёт Максима. Но этот пулемёт был не его. В пустой город стащили все трофейные орудия и пулемёты. Поймав нескольких белых солдат, их заставили разобрать орудия, внимательно наблюдая за этим процессом, а потом, загрузив пленных, разобранными орудиями и пулемётами, отправились куда-то, на восток.
Поправив разорванный китель, пошёл вместе с ними и полковник Долизи, не оборачиваясь назад, а только поддерживая с десяток белых солдат, и одного капрала, попавших в руки этих… «мамбовцев».
Их вёл Ярый. Момо предпочёл остаться в Банги, искать остальных разбежавшихся во все стороны, тиральеров, и налаживать заново жизнь в городе. Отчего— то, Ярый не сомневался, что хитрый и расчётливый, Момо запросит у Мамбы этот город в своё владение. Ну, да всё равно, пусть правит, в этом, постоянно переходящем из рук в руки, городе.