Пирс в бешенстве. Его последний вопрос – вопрос отца к гулящей дочери – рассмешил бы Рут, если бы у нее остались силы и желание смеяться.
– Я стучался к тебе. Стучал в двери, в стену. Жильцы жаловались, но что мне до них? Только не ври мне, что ты спала! От моего стука и мертвые бы воскресли! Как вы могли оставить меня одного?
Это звучит так, словно Гранд-Отель – притон отъявленных убийц.
– Дэйв мертв. Не кричи.
Лучше постучи, горит на языке. Постучи, Пирс, и мертвые воскреснут. Промолчать – подвиг, но мисс Шиммер справляется.
Ответ бьет Пирса под дых. Отчим замирает с вытаращенными глазами и разинутым ртом: не человек – кукла. Рут не поручилась бы, что это лишь оборот речи.
– Мертв? Что с Дэйвом?
– Застрелен из револьвера возле церкви.
– Кем? Этим сумасшедшим пастором?! Я знал, знал! Я говорил Дэйву: ты слишком самоуверен, ты все делаешь с нахрапу, так нельзя…
– Дэйва застрелила я.
– Вы повздорили? Черт возьми, что вы не поделили?!
– Дэйв покушался на жизнь преподобного. Я успела первой.
– Что ты делала ночью у церкви? Ты была одна?
– Я прогуливалась. У меня бессонница.
Нет, это решительно разговор строгого родителя с заблудшим чадом.
– Я должен был тебе сказать, – с потухшим взглядом бормочет Пирс. По лицу его катятся блестящие капли пота. – Надо было сказать. Тогда бы ты по крайней мере не вмешивалась. Тогда был бы шанс. Преподобный цел? Может, он хотя бы ранен?
– Преподобный Элайджа жив и невредим.
– Элайджа? Ты сказала – Элайджа?!
И вопль, способный посрамить трубу Иерихона:
– При чем здесь Элайджа?!