— Да, знаешь ли.
Наш жёсткий разговор прервало появление Засланца. Он единственный не расстроился из-за вынужденной задержки и с радостью беспробудно пил все дни напролёт, дожидаясь вожака и пропуска в Ингшвард. Откуда он деньги на выпивку находит, все знали. К гадалке не ходи — ворюга залезает в дома по округе соответственно специальности. А результат, вот и сейчас едва на ногах держится. Хорошо хоть на своего компаньона по гулянкам опирается — Окорока. Тот взирал на мир осоловелыми глазами и действительно уже больше походил на подпорку, нежели на человека. Как они добрались до меня оставалось загадкой человеческой выносливости. Костёр-то для варки я завсегда разводил чуть поодаль, чтобы не слишком воняло зельями.
— Стханник. Там тебя… ик… баба ждёт.
— Какая баба? — опешил я.
— С села… ик!
Вместо того, чтобы и дальше расспрашивать я поднялся и, окончательно собрав свои вещи в сумку, закинул её на плечо да пошёл к центру лагеря.
— Морьяр, тут к тебе Софья, — встретила меня Элдри и, не дав толком снять с себя поклажу, потащила за руку. — Вот она.
Софья оказалась женщиной лет под сорок, но уже полностью седой. Судя по одежде, была она небогатой селянкой, а потому робела и порой прикрывала лицо широким рукавом заношенной душегрейки. Хотя, может, и от сглаза вероятного так старалась защититься.
Видел я её впервые.
— Чего надо?
— Матрёнушка, — тоненько, словно овечка, проблеяла та, с интересом оглядывая меня.
По мере того, как она на меня смотрела, страх её исчезал. Мой мальчишеский безбородый вид всё ещё производил благоприятное впечатление.
— Какая Матрёнушка?
— Коровушка у нас на всё село одна осталась, — начала жалобно объяснять женщина. — Все померли, несчастные. Зараза какая-то их поизвела. Я вот, дура, радовалась, что моей Матрёне хоть бы хны. Ан не. И Матрёнка слегла. Лежит, родненькая, дышит тяжело. В поту вся. Глаза загноились. В вымени молоко не молоко. Что-то густое, вонюче больно. Сынок вот с заставы на побывку на денёк зашёл и мне в укор, что я молока ему зажалела. А я разве ж родной кровинке зажалею? В ноги ему бросилась и расплакалась! Так и так. Рассказала всё, хотя до последнего молчала. Не хотела его расстраивать. У него и так служба тяжёлая, ратная, а про мать-вдову и про брата неразумного не забывает. И деньги шлёт, и навещает.
— Душераздирающая история, — усмехнулся Сорока, выбравшийся из палатки поглазеть на дуру-селянку, посмевшую в наш лагерь войти.
Я повернулся в его сторону и согласно кивнул головой. Женщина явно смутилась, всхлипнула, поклонилась мне в пояс:
— Вы уж запростите за беспокойство, милсдарь маг, а только помогите Матрёнку излечить. Мы тут недалече живём. Съездите к нам, прошу. Уважьте старуху.
— Уважить старуху? Да кто же вас сюда направил? — изумился я.
Было бы понятно, если б бабе понадобилось кого там отравить, проклясть или избить до смерти. Тогда бы точно на лагерь Стаи указали. А лечить?! Кто над ней так нехорошо пошутил? В морду бы такому шуту выдать!
— Да никто, милок. Никто. Запретили даже! — она снова всхлипнула. — Сын по побывке сказывал, что опасные бандюги у них под заставой осели, а среди них маг из дикарей северных, сволочей окаянных…