Герой на подработке. Без царя в голове

22
18
20
22
24
26
28
30

Мы снова оказались у калитки с яблоней. Девушка продолжала вязать и на нас словно бы не обращала внимания, пока мы сами не постучались. Тогда она снова оторвалась от крючка и ласково оглядела идиотов.

— Что ж вы возвернулися?

— Не смог я далеко уехать, — Арнео ловко перепрыгнул через калитку, широко раскинул руки и бухнулся на одно колено. — Твоя краса покорила меня. Внутри меня клокочет огонь любви, и я сгораю в нём, как Соколок из баллады о «Незрелом яблочке». Позволь же мне исполнить эту песнь для тебя и, быть может, твоё сердце дрогнет?

Вряд ли в Подранках когда-либо давали представления барды с мировой известностью, а потому после первых ударов по струнам лютни и строф, пропетых чистым голосом, ко двору стеклись все, кому не лень, и даже Митяй с пучеглазой козой, что он намеревался подоить. Слушатели внимали чистосердечно. Это в замках разбалованные благородные ели и смеялись, порой ничуть и не внимая в смысл исполняемой песни, а здесь вот нет. Их за душу брало. Они словно сами по приказу капризной царевны Лялики отправились в путешествие за эксклюзивно синим яблочком, словно бы своими ногами шли они по чужим опасным землям, словно это их сердце разорвалось на куски, когда надменная красавица сказала: «Кислое» и швырнула огрызок в героя.

— И что? Так и умер Соколушка? — утирая лицо от слёз передником, не желала верить в трагичный исход молодка на сносях.

— Лишь соловьи грустно над ним пели всю ночь, а по утру и они отправились в тёплые края. Остался Соколик лежать на земле один одинёшенек. И холодный снег медленно покрывал его, как тёплое одеяло, но не было ему тепло. Ибо был он мёртв, а в груди у него зияла кровавая дыра, — сократил Арнео ранее им пропетые куплеты до такой вот выжимки, после чего ненадолго, словно преисполняясь вселенской грусти, опустил лицо к своим глупым сапогам из алой кожи саламандры да, с надеждой взирая на Анну, протянул ей стальной браслет, украшенный жемчугом. — Не откажи ты мне, девица. Стань женою моей! Не дай сердца лишиться, как Соколику.

— Как же я могу стать ею? — удивилась Анна, и всем присутствующим на миг показалось, что вот он — прототип бессердечной девицы Лялики. — Соколик вон сколько всего для любви своей совершил, а и то желанным не стал. Как я себе приказать могу возлюбить тебя, если другому уже моё сердце отдано?

— Открой же мне. Кому?

— Богу нашему. Лариону Свет Солнышку.

Арнео задумчиво посмотрел на скромно выглядывающее из-за облаков солнце, но видно решил пока всякие вычурные затмения не устраивать, и едва устаканившийся после Озриля климат не трогать.

— Тяжело с таким соперником будет, — улыбнулся он и снова перевёл взгляд на девицу, — да только не думаю, что против станет он одну из своих невест мне отдать. Скажи, чего желаешь? И коли твоё слово исполню, то будет оно тебе знаком браслет мой принять.

— А это он дело говорит, — одобрительно зашептались в толпе.

— Где ж дело-то? — насупясь, грозно вопросил седеющий мужичонка с длинным носом и потребовал: — А ну расступись!

Несмотря на свою щуплость, мужичок уверенно упёр руки в бока и подошёл к Арнео:

— Я дядька Анны и отец её названный. Леонтий. Так что ты не с ней, а со мной говори! Где это видно девку работящую со двора сводить, а выкуп не обговаривать! — он с недовольством взглянул на Анну и наотмашь ударил её по лицу. — А ты, дура, в избу давай! Неча тут мужиков созывать, как Епифани-шалаве!

Девушка обиженно прижала к закрасневшейся от удара щеке ладонь, всхлипнула, но послушно и поспешно убежала в дом.

— Я вам не представился. Виноват, что так поторопился, — спокойно сказал Арнео. — Меня зовут Лайрэм Светлый. И я бы хотел Анну в жёны взять. Что убедило бы вас в серьёзности моих намерений?

Леонтий смерил хранителя мира цепким липким взглядом, задерживая взгляд на шпаге и лютне. Затем он так же оглядел меня, сплюнул и гордо заявил:

— Я и Натмольду отказал. А он побогаче вас обоих бродяг будет. Мою девку медяками не выторгуете! Хотели за так кружевницу со двора свести?! Не бывать этому! Пошли прочь, свиньи!

Кажется, причина слепой веры девушки в некоего Лариона становилась яснее некуда. Его ей хотя бы позволяли любить.