Хотя так считали только артефакторы. Едва только Синий Магистр, довольно поглаживая напомаженный усики, занял положенное ему место, он услышал негромкий голос Фиолетового:
— Это была очень тонкая магия, коллега. И все же, если вы хотите, чтобы он проиграл, мне думается, разумнее было ему подсунуть стальной клинок.
Синий побагровел и открыл рот, чтобы возразить или оправдаться — но Аметистиат, кажется, и не говорил ничего. С совершенно отсутствующим видом он осматривал арену, противников и встревоженное лицо одной юной артемагини, которое из рядов зрителей выделялось бледностью.
Теперь слово взял Алый Магистр. Позванивая бубенцами в бороде, он поднялся на ноги и выдал в утренний воздух:
— Пусть же сама судьба определит сегодня истинного защитника Одонара! И пусть Правый Бой, как в древние времена, закончится смертью того, кто был самозванцем. Начнем же схватку!
— Смертью?!
Об обязательной кончине одного из противников Макс как-то в Кодексе не прочел. В поздних версиях речь шла только о разрубленном клинке, хотя можно было бы и догадаться — сколько ты там проживешь, когда клинок разрублен? Надо было глянуть древнюю версию Кодекса, пока экипировался, хотя какой смысл — он же так и так знал, что им нужен труп.
До чего ж омерзительно решать вопрос: ты или тебя. Особенно когда уже стоишь на арене с оружием (условным) в руках.
Впрочем, не надо забывать, что это вопрос не целестийский.
Макс вспомнил об этом, когда сэр Гиацинт сорвался с места и сноровисто атаковал из верхней позиции. Свист стальной полосы пришел как-то неожиданно, Ковальски едва успел заслониться щитом, почти автоматически двинул зажатой в руке деревяшкой в сторону противника, убрал деревяшку, которую чуть не перерубили, заученно разорвал дистанцию. Подними он щит позже — и бой бы закончился полной победой «неправого меча».
— Смертью? — переспросил он, делая еще шаг назад.
— Иначе не может быть!
Гиацинт снова атаковал, и снова Макс отразил удар щитом, успешно пресек удар щитом противника, нырнул под ещё один выпад — и опять подался назад.
Что-то было чертовски не так, и подумать об этом он уже не успевал.
— Жаждешь крови?
— Ты самозванец!
Волосы цвета переспелой ржи развевались в воздухе, лезли в глаза. Гиацинт даже не позаботился перевязать их хоть чем-нибудь, а шлемов в Кодексе боя предусмотрено не было: «Защищаешь грудь, но стоишь с открытым лицом…» Макс опять разорвал дистанцию.
— Дерись, иномирец! Не смей показывать себя трусом!
Стальной клинок опять ударился о щит, несильно, но звук получился решительный. Каждый из противников теперь двигался по кругу, у Гиацинта пылали щеки, а в глазах светился задор боя.
Макс был бледен, губы плотно сжаты, и он выскальзывал и разрывал дистанцию, потому что ему отчаянно нужно было понять — что за ставки в этой игре. Потому что остальное он уже знал: есть только опыт, изобретательность и щит, а больше нет ничего. Он не вымотает противника, который на двадцать лет моложе, здоров, как бык, и привык спать в кольчуге, и кроссовки тоже не дадут форы сапогам, и они прорабатывали всё это с Бестией… и, кстати, она сетовала, что он слишком долго думает.