– Видите ли, это хорошо в определенном возрасте, когда это все само по себе происходит, а когда что-то изменилось, когда все это проходит, то это уже не может быть профессией, лучше даже не пробовать. – С какой-то загадочной улыбкой она изучающе взглянула на него: – Любите живопись?
– Да. Вообще, я люблю музыку, визуальные искусства не очень, кино, например, не люблю, а живопись люблю.
Предвидяще улыбаясь, она бросила взгляд на него:
– Наверно, реалистическую?
– Не очень. Я люблю классицизм. Давида, Караваджо.
– Караваджо не классицизм.
– Ну, он предтеча.
С улыбкой, словно что-то вспоминая, она кивнула:
– Ну да. Они все у него учились.
С доверием, ищуще он подвинулся к ней:
– Мне нравится живопись фэнтези, особенно готическая. Знаете, есть такой Луис Ройо. Сейчас его несколько альбомов издано.
На секунду опустив глаза, она улыбнулась:
– Знаю. Но это не живопись. Скорее – прикладное искусство.
Признающе он взглянул на нее:
– На меня это очень действует.
– Просто есть художники, а есть рисовальщики. У нас почему-то много художников, но мало хороших рисовальщиков. А в Европе наоборот. Луис Ройо – рисовальщик.
– А кто художники – Кандинский с Малевичем?
– Кандинский с Малевичем не художники.
– А кто?
– Дизайнеры. Просто в их времена непрестижно было быть дизайнерами, вот они и ударились со своими амбициями в станковую живопись. – Прищурившись, она почти мечтательно улыбнулась: – Из Кандинского отличный художник по тканям бы получился.