— Великая армия, — проронил мрачно Валериан. — То, что от нее осталось сегодня.
— Я понял, что они уже переправились.
— Кто еще может драться — да. Почти все на том берегу. Только Виктор еще держится перед мостами.
— Скоро уйдет, — сказал поручик. — Замечено было перед самой темнотой, что саперы разбирают завалы. Там же все свалено в огромные кучи: повозки, трупы — лошадиные и людские. Чтобы отойти в порядке, надо расчистить проход, иначе — накроем их разом. Всю ночь будут работать.
— У них еще остались силы? — удивился Георгиадис.
— У тех, что остались, — да, — твердо ответил Валериан.
— Дерутся они хорошо, — подтвердил поручик. — И саперы, господа, у них знатные. Как только они ставили эти мосты!
— Да-да, — оживился Артемий Прокофьевич. — Ведь Наполеон после Красного[19] распорядился уничтожить понтоны, чтобы не держали армию. Стало быть, здесь наводили только из подручного материала.
— Рубили лес, разбирали ближайшие избы. Вязали козлы, ставили, стелили настил. Все по пояс, по горло и воде. У кого кончались силы — тонул. Кто еще мог — добирался до берега и застывал.
Георгиадис невольно схватился обеими руками за отвороты шинели, прикрывая горло, и не верящими глазами взглянул на Мадатова.
— Точно так, — закивал головой и поручик. — Считайте ноябрь на середине. Такие холода. Река практически стала. А они только — да здравствует император! И в воду, словно на батареи, под картечь да под ядра.
— А ведь мы их все-таки одолели! — тихо сказал Артемий Прокофьевич после минутного молчания.
— Еще не всех, — отозвался поручик. — Сколько-то на тот берег ушло с Неем и Удино. Сколько-то тысяч здесь, у Виктора.
Георгиадис повернул голову к левому плечу и медленно повел взгляд вдоль берега.
— Тысяч двадцать — двадцать пять, я так думаю.
— Это не солдаты, это жарильщики.
— Что? — не понял статский советник.
— Жарильщики, — повторил поручик. — Сами французы их так зовут. Толпа, без оружия, без силы, без воли. Переползают от утра и до ночи, от костра до костра. Жарятся сами, жарят трупы. В основном, лошадиные, но говорят, что не брезгуют и человечиной. Охвостье!
— Только подумайте, господа! — оживился Георгиадис. — На одном небольшом пространстве, и какие два проявления натуры человеческой: низость и высота. Эти самоотверженные саперы, и — этот сброд, дрожащий у пламени. А, кстати, чего они ждут? Мосты ведь свободны. Вы видите, князь?
Мадатов всмотрелся. По узким ниткам двух мостов, уходящих в черноту ноябрьской ночи, только время от времени проскальзывали случайные силуэты.
ebooksa