Сиверсия

– Успокой разум. Не анализируй. Страсти и мысли – это охотник, веди себя с ним, как маньчжурская пантера.

– Пантера?

– На земле охотник видит след пантеры, понимает, что она где-то рядом. Он берет ружье на изготовку, прислушивается, приглядывается. Он притаился. Только все это пустое! Не видит он зверя! Невдомек ему, что зверь прямо перед его носом. Потому что пантера влезает на дерево, выбирает сук прямо против своих следов на земле, а значит против взгляда охотника, растягивается на нем и кладет голову на передние лапы. Так она замирает и исчезает, превратившись в глазах охотника в нарост на суку. Будь пантерой.

– Какая из меня пантера, отец? Я, скорее – кабан-подранок, готовый броситься на любого, кто попробует приблизиться.

– Опять ты о своей исключительности! Бестолковый…

Старик умолк. В наступившей тишине Хабаров слушал биение своего сердца. Он не сразу понял – почему. Прислушался. Оказалось, ветер стих. Он не завывал больше в трубе и не расшатывал старенькую избушку своими неистовыми порывами. Сверчок за печкой ожил и вновь завел свою долгую, заунывную песню. Наступало утро. Оно победило пургу. Победило примерно-показательно, как когда-то Михаил и Ангелы его победили дракона и ангелов его, низвергнув на землю[53].

Хабаров надавил кнопку подсветки циферблата наручных часов. Стрелки показывали семнадцать минут шестого.

– Митрич, метель утихла. Слышишь? – негромко произнес он. – Наступает утро…

– Время начала. Время пытаться разглядеть Видящего твое зрение, время пытаться услышать Слышащего твой слух, время пытаться осмыслить Мыслящего твои мысли, время почувствовать Чувствующего твою душу, как частичку Самого себя.

По кряхтению Митрича Хабаров понял, что дед слезает с печи.

– Погоди, я помогу.

Хабаров заторопился к нему.

Старик сел на лавку возле печи, бережно прижимая к груди котелок.

– Спасибо, спасибо… – тяжело переводя дыхание, поблагодарил он. – Чем дальше, тем печка-то все выше и выше делается, волк меня съешь! – сквозь смех выговорил он. – На-ка, отвару выпей.

Он протянул стоявшему рядом Хабарову котелок.

– Я с вечера поближе к трубе пристроил. За ночь травки всю силу в отвар отдали. Пей. На здоровье… – тяжело выговорил он.

После смены погоды ему нездоровилось.

Отвар был горьким до такой степени, что сводило скулы.

«Твой отвар дождем и полынью пахнет», – впервые попробовав снадобье, сказал Хабаров.

«Нет, горькими слезами он пахнет…» – возразил тогда Митрич.