– Мы уже говорили на эту тему. Твои московские каникулы закончились.
Она обняла, поцеловала в уголок губ, потом вдруг рванула пуговицу на его рубашке и, победно улыбаясь, зажала трофей в кулачок.
– Я пришью ее в спальне к ковру! Буду засыпать и вспоминать тебя!
– Ковер с лебедями?
Мари удивленно вскинула брови.
– Нет. Я привезла его из Конго.
– Тогда пришей.
– Почему ты про лебедей спросил?
– Так… Многие их уважают, а я не люблю. Верности не существует…
Хабаров грустно усмехнулся, припомнив этот внезапно всплывший в памяти, казалось, совсем забытый эпизод.
«Про верность сужу по себе… Всю жизнь осуждал своих женщин, считал себя жертвой, несправедливо обиженным. Козырял: я предательство не прощаю! Слабый никогда не прощает. Прав Митрич! Если я осуждаю и презираю, любовь умирает. Если любовь умирает, что остается? Нервы. Страдания. Пустота. Одиночество. Мне всегда было так одиноко… Душа болит. Душу-то не обманешь…»
Он вздохнул, прислушался. Метель завывала с прежней силой. Сколько она будет продолжаться, одному Богу известно. Погода вторила его настроению.
«Жаль, в душу нельзя запустить этот буран, чтобы вымел, вычистил всё до зеркального блеска…»
– …Футбол, значит, смотрим. Прелестно! – жена рванула шнур из розетки и вызывающе встала перед телевизором.
– Уйди, мешаешь мне! – пьяно растягивая слова, выговорил Хабаров.
– Мне надоели твои загулы! Я устала! Ты слышишь? Я не могу больше!
Она швырнула детские сапожки на стол перед ним, повалив почти полную бутылку вина. Бутылка покатилась по столу, оставляя за собой темно-вишневый след. Он попытался ухватить ее, но неуклюже зацепил рукавом стоявший на подлокотнике кресла бокал. Ловить и то и другое – как за двумя зайцами. Звон бьющегося стекла был омерзителен.
– Ё-мое! Ты чего творишь, Лиза?!
Он вспыхнул, как спичка, вскочил.
– А ты ударь меня! – жена с вызовом подставила лицо.