Она была полненькая и ужасно стеснялась веснушек, проступавших на ее вздернутом носике по прошествии каждой зимы. Носила мамины халаты и прическу соорудила себе тоже мамину – челка набок, пряди по бокам аккуратно заправлены за уши. При ее круглой физиономии следовало бы прикрывать волосами щеки, однако же она этого не делала. Никак не могла забыть покойную маму. Это трогало Лазарева до слез, хотя, разумеется, этих слез не видела ни одна живая душа. Они не для посторонних предназначались, ясное дело.
– Я не гулять, это другое, – сказал Лазарев, хлопая по карманам, чтобы случайно не забыть какую-нибудь вещицу, без которой потом как без рук. – Родина-мать зовет, ту‑ту‑ту. Срочный сбор, понимаешь?
– Понимаю, что тут непонятного, спаситель человечества? Сегодня здесь – завтра там.
– Ну не на гулянку же? И ты об этом прекрасно знаешь.
– Гулянку ты дома устраиваешь, скатерть белая залита вином… Не стыдно?
– Стыдно.
– А по глазам не заметно.
Лазареву эта нотация начала надоедать. Терпеливость не входила в число достоинств, которыми наградила его природа.
– Жу‑жу‑жу, – передразнил он. – Как механическая пила, честное слово.
– А ты гуляка несчастный! – парировала сестра.
Ей было двадцать пять, а Лазареву – под тридцать, так что они давно вышли из безмятежного детского возраста. Деревья больше не казались им большими, старики – умудренными жизненным опытом, а собственная жизнь – наполненной неповторимым смыслом. И все же что-то детское в Лазаревых осталось. Это помогало им выживать в суровом и не слишком ласковом к сиротам мире.
– Ну-ка, – выставил вперед мизинец Лазарев, – цепляйся.
Сестра повторила его жест, после чего, держась за мизинцы, они хором произнесли заветное заклинание:
– Мирись-мирись и больше не дерись.
– А если будешь драться…
– То я начну кусаться, – закончила стишок сестра и расхохоталась, заливисто и звонко, будто колокольчиками взмахнули.
– Я пошел? – полуспросил, полусообщил Лазарев, глядя себе под ноги.
– Иди, – тихо проговорила сестра. – Только ты вернись, хорошо, братик?
– Я вернусь, обязательно. – Он шутливо потрепал ее за пухлую щеку, обдавшую пальцы ласковым теплом.
– Ты мне вместо отца, не забывай, – прошептала она.