Когда мы заканчивали процедуру оформления протокола, она вдруг спросила:
— А теперь у меня к вам просьба. Вернее, справочка.
Тут мы спорили недавно, а вы знаете законы… Как можно истребовать с человека долг?
— В договоре указан срок. Вот с момента истечения срока, на который были одолжены деньги, можно и требовать.
— А если договора нет?
— Сумма большая?
— Рублёв пятьсот.
—Нет. Такую можно только по договору. Без договора — до пятидесяти рублей.
Ирина Давыдовна вздохнула. Дураку стало бы ясно, что должник
— Залесский…
Провожала меня Палий любезно. Я надевал пальто перед большим зеркалом, а она, с миной радушной хозяйки, смотрела, как гость покидает её жилище.
Зазвонил телефон в гостиной. Бросив извинительное «минуточку», Ирина Давыдовна упорхнула в комнату.
Ситуация неловкая: вроде одет, можно уходить, да неудобно, не простился. Я вертел в руках перчатки.
И тут, словно призрак, появившийся из вороха одежды на вешалке, возникла передо мной древняя старушка с всклокоченными седыми волосами, и заговорила быстро шёпотом:
— Стыд, стыд какой! Сына моего позорит, имя наше пачкает… Стыд… Его пол-Москвы знает. Память бы о нем пожалела… Мальчишка совсем…
Не успел я и слова вымолвить, как старушка зашаркала прочь, подняв скрюченные руки над головой, как бы защищаясь от удара.
Я обернулся. Ирина Давыдовна не успела переменить гримасу: её красивое лицо исказила злость. Но она быстро справилась с еобой, и я был препровождён к дверям с улыбкой. Надо отметить-весьма натянутой…
Как было прекрасно на улице! Ветер стих. С белого, подсвеченного голубым неоном неба сыпал и сыпал чистый снег, искрился на мостовой, скрипел под ногами. Уютная, красивая Москва, какой я её полюбил за эту вечернюю зимнюю торопливость машин и пешеходов, за усталость дня и предвещение отдыха в своей бетонно-паркетной берлоге.
Я ехал в прокуратуру, на душе было тепло оттого, что дома меня ждёт отец.
Я не стал раздеваться внизу, в гардеробе, а поднялся сразу к себе.