– Вот, – сказала Елена, протягивая Опалину карточку. – Полгода назад ходила сниматься. Позже ничего нет…
Иван взял фотографию, и его словно ударило электрическим током. Девушка, чье лицо он видел на снимке, не слишком походила на гражданку в платье, которая 11 июля в парке Горького попала в объектив фотографа «Красного спорта». Что-то общее, безусловно, просматривалось, но при сравнении двух фотографий становилось ясно, что это совершенно разные люди.
– Я попрошу вас хорошенько рассмотреть этот снимок, – решился Опалин, протягивая Елене карточку, которую раздобыл Казачинский. – Есть ли тут ваша дочь?
Елена взяла снимок, вгляделась в него – и затрясла головой.
– Нет. Нет!
– А женщина в платье с маками, вот тут, на заднем плане…
– Да вы что, – воскликнула Елена, – на ней другое платье! Ну то есть похожее, но другое… У Сони вот тут, – она показала на себе, – воланчики были в три ряда, а тут только в два… И рукав сшит по-другому… Нет, нет, это не она!
– Вы уверены?
– Совершенно уверена! Ну и лицо… тут его не очень видно, но у Сони никогда не было такого выражения!
Опалин дернул щекой, взял протокол Елены и стал вписывать туда дополнение. В коридоре бодро протопали чьи-то шаги, и на пороге показался мальчик лет десяти.
– Костя, это товарищ из угрозыска, – сказал Степан. – Насчет смерти Сони… – Он понял, что сказал лишнее, и сконфузился, но было уже поздно.
– Соня умерла? – недоверчиво спросил ребенок своим звонким голоском, переводя взгляд с матери на гостя. – Почему? Она же не старая совсем…
– Да, было бы хорошо, если бы все умирали только от старости, – заметил Опалин и обратился к Елене: – Подпишите, пожалуйста. Возможно, мне еще придется вызывать вас на Петровку… Или я кого-нибудь к вам пришлю, если надо будет что-то уточнить.
– Да я не против, – вздохнула Елена, возвращая ему протокол и ручку. – Вы, главное, только найдите его…
– Вы же были уверены, что это Богдановский, – не удержался Опалин, поднимаясь с места. Елена безнадежно махнула рукой.
– Ах, теперь я ничего не знаю, ничего… А вдруг это не он? И потом, зачем ему? Все-таки Соня ему нравилась, очень…
Она проводила Опалина до выхода и сама заперла за ним дверь. Когда Иван ушел, Николай Иваныч вышел из своей комнаты и вразвалочку направился к телефонному аппарату, висевшему на стене.
Примерно через полчаса Николай Иваныч, надвинув на глаза кепку и бодро посвистывая, вышел из дома и зашагал в неизвестном направлении. Он шел с независимым видом, как человек, который привык по вечерам делать моцион, и, конечно, чистым совпадением было то, что попадающиеся ему навстречу граждане из числа местной шпаны (которой тогда водилось в Сокольниках довольно много) почтительно с ним здоровались и даже уступали дорогу. Прогуливаясь таким образом, Николай Иваныч дошел до укромной рощицы возле Сокольнического парка, где под деревом стоял и курил человек в белом парусиновом костюме. Такую одежду, и то нечасто, можно встретить где-нибудь на юге, но гражданин в белом костюме, судя по всему, носил его в Москве, не испытывая решительно никакого неудобства. Вдобавок ко всему он курил не какую-то там папиросу и уж тем более не самокрутку, а настоящую сигару, источавшую душистый дым.
– Мусор сегодня явился, – доложил Николай Иваныч после краткого обмена приветствиями. – Мамаша вчера говорила по телефону, верещала как резаная, а сегодня побежала в милицию. Я пытался ее отговорить, да куда там!
– Тебя не просили ее отговаривать, – оборвал собеседника человек в белом костюме. – Что за мусор, как зовут?