Храм Вечного Огня,

– Анна Сергеевна, – неожиданно произнесла она срывающимся голосом, – скажите, почему вы все так возитесь со мной? Сначала Кобра-Ника, потом капитан Серегин, Сергей Сергеевич, теперь вы трое… За что мне такое внимание и честь, неужели только за мои красивые глаза и некоторые магические таланты?

– Присядь и расслабься, – кивнула я в сторону одного из кресел, сама опускаясь во второе. Пойми, Анастасия – хочешь ты этого или нет, но ты теперь член нашей обшей команды, а капитан Серегин – он такой человек, что, говоря его языком, за своего бойца кому угодно пасть порвет, и глаз на задницу натянет, заставив моргать. А тут ничего рвать и натягивать не надо, надо одеть, обуть, накормить, напоить, а также привести здоровье в оптимальное состояние. Вот так он понимает свои обязанности командира, честь ему и хвала. Не даром же подчиненные зовут его Батей. Отец он наш, строгий и справедливый.

– Но почему, Анна Сергеевна?! – воскликнула Анастасия, опускаясь в соседнее кресло, – Почему вы взяли меня в свою компанию? Чем я заслужила такую честь, ведь у вас тут маги один другого сильнее и рядом с вами даже присутствует сам…

– Да, – ответила я, – мы, наверное, единственные, кто может начертать на своем знамени девиз «С нами Бог!» – и это будет абсолютной правдой. Кстати, кроме тебя, мы «возимся» с семейством чертовок, с отставной жрицей Ефимией, с бывшей пленной тевтонкой Гретхен и бывшими жертвенными овечками херра Тойфеля, возились с женщинами-латинянками, которых спасли от жертвоприношения, и продолжаем возиться с теми из них, которые не захотели с нами расставаться. Так что, твой случай далеко не уникален.

– Наверное, вы правы, Анна Сергеевна, – кивнула Анастасия, – и мой случай действительно не уникален. Но все же мне кажется, что вы уделяете мне несколько больше времени, чем всем остальным, даже вместе взятым. Почему вы вообще взяли меня в свою команду, а не оставили мыть полы в храме Вечного Огня, если уж Сергей Сергеевич не захотел меня убивать?

– Знаешь, Анастасия, – сказала я, начиная уже уставать от такой настойчивости и упрямства, – с самого начала мы заподозрили, что родом ты не из этого мира, что оказалась ты тут не по своей воле, что тебе тут неуютно, и ты чувствуешь себя среди этих людей совершенно чужой. Для этого вовсе не требовалось читать твою память и сознание. Это у тебя было написано буквально на лбу, и чтобы прочесть эти письмена, не пришлось даже особо стараться.

– Ой! – пискнула она, машинально прикрыв свой лоб рукой, – Анна Сергеевна, неужели это так заметно?

– Заметно, заметно, – проворчала я, – только теперь, когда ты уже в нашей команде, все это не имеет никакого значения. Дело в другом. Сергей Сергеевич поручил мне поправить твое душевное здоровье, избавив от неврозов и комплексов, в том числе и от комплекса неприятия наготы. В самом по себе здоровом и чистом теле женщины нет ничего дурного, иначе почему Бог создал нас, женщин, такими, какие мы есть, а не какими-то иными?

– Не знаю, – пожала плечами Анастасия, – все это для меня слишком непривычно. Я бы предпочла сохранить то воспитание, которое в детстве получила от родителей, и, наверное, потому и предпочла оставаться в храме Текущей воды, потому что образ жизни его жриц напоминал мне наш православный монастырский устав…

Анастасия сказала это и осеклась, очевидно, поняв, что проговорилась. Но мне этого было недостаточно – ведь от хорошей жизни в монастырь не прячутся, и если это и в самом деле та самая Анастасия – пусть даже и не из нашей мировой линии – то после всего произошедшего с ней и ее семьей неврозов и комплексов на у нее должно быть не меньше, чем блох на бродячей барбоске. Кстати, ее имя в переводе с греческого означает «возвращенная к жизни», что тоже наводит на определенные размышление. Но наверное, если я действительно хочу знать, кто эта женщина на самом деле, для того чтобы помочь ей, то у меня остается только одно средство – общее сканирование сознания, как бы я ни ненавидела это занятие. Ведь я буду делать это совсем не для того, чтобы удовлетворить свое любопытство, а лишь для того, чтобы помочь этой женщине.

Успокоив таким образом свою совесть, я наконец решилась и низким размеренным голосом произнесла:

– Анастасия, посмотри мне в глаза, смотри внимательно, не отрываясь… Я вижу тебя насквозь, но ты не бойся меня, потому что я твой друг и хочу тебе помочь.

Анастасия, чисто машинально глянувшая на меня после первых слов, попыталась было отвести взгляд, но было уже поздно. Я вошла в ее сознание медленно и осторожно, стараясь не причинить боли, и в то же время с той неодолимой силой, какую дает подавляющее превосходство сильного мага разума над обычным человеком. Первое, что я ощутила, попав внутрь – это холод, сквозняки и промозглая сырость. Сопротивление личности Анастасии почти сразу же было подавлено, ее эго, поняв что ему не удастся мне помешать, свернулось в клубок и захныкало в пыльном захламленном уголке.

– Бедная-бедная-бедная я, – донеслось оттуда, – никто меня не любит, все обижают. ПаПа и МаМа, заберите меня отсюда, я не хочу так больше жить, мне очень страшно и плохо без вас… ну пожалуйста, заберите меня отсюда…

На воображаемой стене – такой же пыльной и заросшей паутиной, как и тот уголок, где свернулось в клубочек хнычущее эго – висят такие же запыленные портреты, украшенные черными креповыми лентами. Три девочки, портреты которых были подписаны «Ольга», «Татьяна», «Мария», юноша, почти мальчик с именем «Алексей», взрослые мужчина и женщина с табличками «папа» и «мама», и одна пустая рама, табличка перед которой гласила «для меня». Я ни черта не помню, как выглядели царские дети и даже императрица (которая, как говорил один мой приятель, своей тупостью и упрямством свела в могилу не только себя, но и огромную страну), но не узнать последнего «хозяина земли русской» не смогла. Было видно, что когда-то перед портретами курили благовония и жгли свечи, но сейчас все давно заросло грязью и паутиной. Единственный уголок в сознании, где царил хоть какой-то уют и порядок, был посвящен дочери. Там стояла колыбелька, было тепло от огня, горящего в очаге, и светло от расставленных повсюду свечей. Последнее остававшееся в ней душевное тепло Анастасия вкладывала в свою дочь. Девочка была последним рубежом перед надвигающейся на женщину серой волной отчаяния.

Но нет, мы будем драться и враг не пройдет. В первую очередь надо тут прибраться, смести паутину, выкинуть весь мусор, протереть тряпкой пыль и снова зажечь перед портретами поминальные свечи. Пусть царь был, как о нем говорят некоторые, умный, но безвольный и безынициативный; пусть императрица, напротив, была дурой с инициативой и жестким характером, которая, подавив супруга, привела страну к катастрофе. Пусть все это так – но при том эти люди для Анастасии – самые родные, а ее сестры и брат вовсе не были виновны ни в чем, кроме того, как родились именно в этой семье.

Погладив эго по его нечесаной головенке (ибо внутри себя Анастасия так и осталась семнадцатилетней девушкой), я взяла в руки воображаемую метлу и принялась за войну с паутиной и пауками…

Но я недолго оставалась там в полном одиночестве, вскоре в большом камине ярко запылал огонь, отчего сразу стало тепло и немного жарко – и рядом со мной оказалась, собственной персоной, сержант Ника в мундире с закатанными до локтей рукавами, которая тут же включилась в процесс уборки. Вслед за Никой появился Дима Колдун, принявшийся стирать пыль с портретов, а вслед за ним вдвоем появились капитан Серегин и мадмуазель Волконская. Внутри маленькой и тесной комнатки, изображавшей сознание несчастной Анастасии, оказалась практически все маги, волшебники, боги и полубоги нашего отряда. Не хватало только Лилии, Зул и Гретхен, но что им наша история, семья Романовых, судьба империи и прочие дела, которые касаются только русских… Вскоре уборка была закончена, эго, охотно откликающееся на имя Настасья, успокоено, умыто, причесано, переодето в белое чистое платье и напоено чаем.

Волконская зажгла перед портретами свечи, а капитан Серегин сказал:

– Они умерли, прости их и отпусти, Анастасия. Они были бы рады, если бы знали, что у тебя все хорошо.