— Держите яйца! Уж два раза пристукнули.
И наяривает Мануелу. Она молчит. Додик сбоку пристроился, держит яйца завхоза, а тот знай втыки множит.
Додик кричит:
— У вас любовь!
А Тиша:
— Какая любовь, когда вы мои яйца держите!
И велит: пойте, мол, тише тихого:
Додик запел, а сам пятернёй зад жены прикрыл от яиц Усика, яйца о пальцы — стук-стук… Муж боится — вот-вот она закричит. А она — не-а! только жмурится.
Тиша отдолбился и в сторону.
— Проверяйте! — велит олигарху.
Тот жену перевернул ничком, зад ей задрал, похлопал, чтобы всё хлёбово вылилось. Начал мосолком промасливать, и от радости, что она не кричит, как запел во весь голос:
Когда после варки остыл, жена ему:
— И что ты взялся так голосить? Сбиваешь со смысла.
А он думает: «Не кричала — знать, не сбилась!» И спрашивает Усика: насовсем-де излечена?
Тиша стоит голый перед кроватью, руки в бока, объясняет:
— Есть момент эпохи и эпоха моментов. Выяснится во времени.
Додик мыслит: «Ума-то, ума! А ещё больше смысла. Но есть у меня аркан на твой ум!» А пока достал из шкафа бутылку коньяка Бернард Ботинет, который принято пить из ботинка, а наши невежды пьют из посуды. Налил чуть в бокалы Усику и жене, остальное высосал, лёг в постель, и — лев его целуй — не проснётся.
А Тиша и Мануела прилегли сбоку, она шепчет:
— Вот и поела я яблоко, а не один лук. Вспомнила нашу первую ранетку.
Усик её локоток гладит, шепчет: помню, мол, клюквенный морсик, на лобке ворсик. Знали они друг друга-то в ранние года, она была Людочка Кошкина из колхоза за три километра от Лазоревки. Стоял колхоз, да после перестойки упал. Всё Додику перепало, и Людочка стала его женой Мануелой. В прошлом году прилетела с мужем в Лазоревку и увидала Тишу. Он миг улучил, шепнул ей, через какой план возродить их детство.