Эне. Найдутся кутоны на все фасоны; фасон-то меняется, да материя остается.
Фенест. А какие у него воспламененные проповеди!
Эне. Не смею отрицать, сударь; прямо сгораешь от восторга, их читая[109]; вот только пришлось нам попотеть, пока мы разобрались, к кому он там взывает – то ли к Богу Отцу, то ли к Богоматери, то ли к Иисусу Христу; у него на всех троих одни и те же слова. Однако стоит ли углубляться в этот вопрос; не лучше ли выпить, к чему я вас и приглашаю.
Фенест. Золотые ваши слова! Но я все-таки доберусь до вас с моей религией, дайте только встать из-за стола.
Эне. Что ж, попробуйте, а я отвечу вам попросту, по-деревенски.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
О бароне де Файоле. О Доньоне
Фенест. Ну, коли вы не желаете рассуждать о религии, расскажу-ка я вам другую историю. Однажды в Сюржере[110] устроили мы роскошный обед. Я сидел за столом напротив барона де Файоля[111] – это один из моих приятелей, – как вдруг слышу: толкуют о какой-то развалюхе, называемой Доньоном[112]; один утверждал, что замок слывет неприступным, другой – будто его и осадить-то невозможно, а третий и вовсе твердил, что этот самый Доньон – дьявольская дыра. Все наши капитаны, сидя за столом, прикидывали, как бы окружить и захватить его и дорого ли станет настелить гать на тамошнее болото, чтобы подвести армию. Уж они судили-рядили, конца не видать, и мне стало досадно, что у всех на языке какая-то старая бесславная хоромина. Я тогда выставляю локоть, опираюсь подбородком на руку, морщу значительно лоб и долго качаю головой, после чего обращаюсь к высокому концу стола: «Эх, монсеньор (это я говорю), доверили бы вы это дельце барону, так не устоять никакому Доньону, вмиг запросил бы пардону!» Право, недурную шутку я им отмочил; вот провалиться мне на этом месте, если вся компания не покатилась со смеху!
Эне. Что ж, вы, стало быть, вызволили своих приятелей из бедственного их положения.
Фенест. Ну, мне ли привыкать! Некоторые, правда, ворчали, представляя дело вовсе не таким уж пустяковым, да Бог с ними. «Господа, – продолжал я, – хотите верьте, хотите нет, но есть у меня записки одного смельчака-капитана по имени Линью[113]; вот кто был великий мастер брать города, а уж на выдумки горазд, как никто иной!» Монсеньор пожелал услышать, что это за выдумки, а мне только того и надобно; не часто выпадает случай прослыть остроумцем и краснобаем в большой компании.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Затеи Линью
Фенест. «Монсеньор, – начал я, – порасскажу Вам о самых лихих его затеях. Как-то осадили мы в Лимузене один городишко, в коем местный цирюльник проживал у самых городских ворот. Этот хитрец Линью вздумал отобрать семь-восемь солдат понадежнее да нанести им сабельные раны по голове, не опасные, только так, чтобы крови было побольше. Далее, должны были эти люди попроситься в город на перевязку к цирюльнику, потешая своим видом народ и особливо отвлекая охрану, а наши в тот же миг взломали бы ворота и ворвались в город». Тут вся компания чуть со смеху не лопнула, я же продолжал: «А вот другая его выдумка. Те, кто воевал в Остенде[114], рассказывали о мортирах, коих прицел был настолько точен, что ядра ложились прямо в указанное место, притом, что осажденных и осаждавших разделял высокий крепостной вал. Так вот что пришло ему в голову: взять сорок или пятьдесят эдаких короткоствольных мортир да начинить их порохом, а перед жерлами поставить наших людей, только зад им прикрыть от жара заслонкою потолще, да и пальнуть в сторону города, затем быстро перезарядить и выстрелить эдак же еще четыре-пять раз. Таким манером две сотни наших попадут в город; там они быстро откроют ворота остальным, и дело в шляпе! Ну, разве не хитро задумано?» Все меня слушавшие пришли в восторг, только один болван предложил подбирать для этой пальбы горбунов – ими, мол, удобнее будет мортиры закупоривать.
Эне. Ничего не скажешь; ай да капитан Линью, ай да пройдоха! Вы от него самого об этих изобретеньях слышали?
Фенест. Ясное дело, нет; я его и в глаза-то не видел!
Эне. А я так знал Линью, и притом коротко. Шико[115] дразнил его Святым Матюреном[116]. Не останусь у вас в долгу и расскажу, как однажды привел я его в кабинет короля Наваррского[117], где он и поделился с нами первою из упомянутых вами затей, а устроил он ее в Сен-Жюньяне[118]. На словах, как вы знаете, все легко, вот мы и стали перебирать, каким бы образом сослужить королю службу, захватив для него Лимож. А король меж тем забавлялся нашей беседою. «Капитан Линью, – сказал я, – вам, верно, известно, что, попадись вы сегодня лиможцам в руки, они вас назавтра же вздернут?» Линью признал, что это вещь весьма вероятная. «Тогда устроим-ка штуку: знаете ли вы большой амбар вблизи Ворот Королевы?» Линью отвечал, что это место ему знакомо. «Так вот, – сказал я, – вы как-нибудь вечером дадите захватить себя в плен, а я той же ночью проберусь в амбар с четырьмя сотнями храбрых молодцов. Этот же господин, – продолжал я, указывая на виконта де Тюренна[119], – с тысячью отборных солдат ляжет в засаду в ближайшем леске, в виду предместья. По обычаю, пленных вешают в два часа пополудни, а уж на казнь знаменитого Линью соберутся все от мала до велика. Сперва увидим мы, как народ с шумом и гамом сбегается на площадь, потом все затихнут, так как приговоренному дадут сказать последнее слово, – вот тут-то вы должны собрать все свое красноречие и разливаться соловьем, чтобы они как следует развесили уши. И аккурат в этот момент – штурм! Что вы на это скажете?» Линью стал клясться и божиться, что это самое верное дело, на какое он когда-либо шел; весь фокус лишь в том, чтобы ворваться в город не слишком рано, но и, упаси Бог, не слишком поздно. Долго потом не мог он угомониться и все рвался исполнить сию затею.
Фенест. Вот славный храбрец! Хотел бы я очутиться на ту пору в засаде у леса и поглядеть, как он будет изворачиваться!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
О королевском дворе
Фенест. К слову об изворотливости: несладко мне придется по возвращении ко двору; там ведь, сами, небось, знаете, все меняется, только успевай вертеться! Пригреешься, скажем, под крылышком у какой-ни-будь важной персоны, так уж не зевай, а то как раз получишь под зад коленом!