Эне. Как, вы начинаете молитву с «И»?
Фенест. Да нет, там ведь впереди стоят такие слова: «Laus Deo, pax vivis, requies defunctis. Tu autem, Domine, miserere nobis», и только после этого идет «et beata». Но я никогда с начала не читаю, уж больно долго оно выходит, а потом, не стану от вас скрывать: там есть одно чертово слово, от которого у меня с души воротит, – вот этот самый «defunctis»[135]. Он, скажу я вам, подстроил мне однажды преподлейшую штуку. Как-то мы с младшим Поластроном[136] решили наведаться к Дюмуленше; вошли к ней без стука и наткнулись на доминиканца из Сен-Марри, который, завидя нас, вздумал спрятаться; тогда мы отняли у него рясу и прочее разное добро, а эта шлюха возьми да и донеси на нас. Выходим мы из ее дома и у самого порога видим человека, который держит другого за шиворот, а тот отбивается что есть мочи. Первый нам кричит: «Эй, господа, помогите-ка мне дотащить этого висельника до тюрьмы, что на Малом мосту[137], и я вам отсчитаю сотню экю!» – «Башка господня! – говорю я. – Сто экю на дороге не валяются». И мы ему пособили, даром что тот мерзавец лягался и пинал нас по икрам, как бешеный. Ну-с, втащили мы его внутрь, и тут нас самих – хвать и за решетку! Это Дефунктис и впрямь отсчитал нам сотню, да только не экю; как оказалось, тот, второй, был его же лучником, а привел он с собою лишь его одного затем, что дело следовало держать в секрете, дабы не ославить доминиканца; вот нам и всыпали сотню горяченьких без лишнего шума... Но я опять заболтался... О чем-бишь я начал-то?
Эне. Об этом «и», а также о том, что стоит перед ним.
Фенест. Что же, придется, видно, сказать вам всю молитву по-французски. «Хвала Господу, мир живущим, а мертвым упокоение, но ты, Отец небесный, смилуйся над нами и благословенное чрево...»
Эне. Погодите, так кто же должен над нами смилостивиться – Господь или чрево?
Фенест. Да кто же эдак-то разбирает молитву? Нашей теологии с грамматикой не по дороге, вот возьмите хоть это «но», которое вроде бы должно противоречить началу молитвы – ан-нет, не противоречит. Вот как надобно читать: после «defunctis» (тьфу, проклятое слово!) следует помолчать, и после «nobis» тоже; во время первой паузы вы мысленно говорите что-нибудь обратное сказанному вслух, а уж после произносите: «Но ты, Отец Небесный...», а во время этой второй паузы думаете о том, что Господь, мол, блажен и также это самое чрево.
Эне. Я укажу вам способ избавиться от этого ненавистного «Defunctis». Молитесь так: «Мир живущим (иными словами, да будет мир меж вами и лучниками, или же просто разумейте под этим мирное житье), а затем «requies Defunctis» – да почиет Дефунктис». В Бастилии сыщется не менее пяти или шести человек, которые с превеликой радостью воскликнут «аминь» после такого пожелания. Вот эдак и обходитесь с вашей молитвою. Но вернемся все же к «и».
Фенест. Да разве вам неизвестно, что и месса начинается с «и»; один говорит: «И войду я в Царствие Небесное», а другой подхватывает: «к Господу, что осияет юность мою...». Как подумаешь, не больно-то складно выходит, вот от чего столько чудес... Среди богословов нового толка есть такие, что готовы переиначить и Входную молитву[138]; однако, по моему мнению, этого следует остерегаться, иначе вы, гугеноты, мигом крик подымете: католики, мол, впали в ересь.
Эне. Да, немало есть молитв такого рода; желал бы я знать причину сей несуразицы.
Фенест. Так ведь то молитвы – язык возвышенный, не обыкновенный. Даже в заклинаниях вы отыщете множество отрывков из псалмов; взять хоть такой пример: кто хочет поймать змею, должен сказать: «Et conculcavis[139] leonem et draconem». Я это не к тому, что имел в виду господин Маршал[140], когда он обвинил отца Кутона[141] в колдовстве, – тот якобы славил Господа в слишком развязных выражениях; Боже меня упаси судить об этом, я слишком добрый католик... Однако существует же божественная магия, как говорит отец Сегиран[142]; да вот и Шарон[143] в одном из своих трактатов – я сам читал! – сравнивает мессу и Пресуществление с действами колдунов и магов, которые подмешивают кровь в любовные зелья. Там он уверяет, что во время мессы нас причащают кровью и телом Господним именно затем, чтобы преисполнить любви... а дальше и выговорить-то боязно. Помнится, Казобон[144], в чьем кабинете разбирали мы это сочинение, отобрал у нас книгу, сказавши, что нечего, мол, и знать подобную ересь.
Эне. Я читал этот отрывок; он начинается словами: «О любовь, ты вершишь все!» Весьма похвально, что вы не стали толковать их; однако следовало бы лучше признать это пресловутое «и» грамматической ошибкою, нежели объяснять его всяческими богохульствами.
ГЛАВА ВТОРАЯ
О Мазильере. Невидимая церковь, реликвии и благие намерения
Фенест. Что до меня, то я готов защищать все вплоть до освящения колоколов; я и вас обращу, коли вы того пожелаете. А к моей молитве вам придираться не след, она так же сойдет за настоящую, как «Ave Maria».
Эне. Судя по вашим словам, стоит вам мигнуть, как все кругом пожелают обратиться.
Фенест. Еще бы! Обращение Мазильера[145], капитана Наваррского полка, – это, можно сказать, моих рук дело. И сколь доброе дело! Он отправился к мессе, а после обошел всех знатных господ, похваляясь своим обращением. Однажды у монсеньора де Роклора зашел спор о том, чья религия лучше. «Надобно спросить у этого капитана», – сказал господин Маршал. «Ну что же, – обратился он к Мазильеру, – ты попробовал и там и тут; считая с субботы, побывал и протестантом и католиком; как тебе кажется, какая религия лучше?» Тот с уверенностью отвечает, что, мол, католическая, на что Маршал возражает: «Ты, братец, либо самому себе врешь, либо нам; я-то ведь знаю, что ты содрал и с тех, и с других и за обращение, и за возвращение».
Эне. Отлично сказано. Я вижу, вы решили обращать меня с шуткою на устах.
Фенест. Таким вот, стало быть, манером он и перешел опять к вашим, а мне отослал обратно эти четки, которые я ему одолжил, чтобы он сошел за доброго католика; теперь-то они ему не нужны, ведь ваша набожность невидима, так же как ваша церковь.
Эне. Да долго ли вы, подобно нечестивым язычникам, будете ставить нам в вину нашего невидимого Бога?!
Фенест. Ну как же не ставить, ведь мы-то любим все видимое.