Домик в Оллингтоне

– Этого, дядя, недостаточно.

– Не знаю, чего же еще более. Есть поступки, за которые человек осуждается вдвойне потому, что он прикрывает себя от открытого наказания свойством своей собственной подлости. Мы должны помнить имя Лили и сделать все, что только можно для ее утешения. Бедная, бедная девушка!

Снова наступило молчание, наконец сквайр встал и взял свою спальную свечу.

– Бернард, – сказал он, уходя, – рано поутру дай знать моей невестке, что я желаю видеть ее у себя, если она будет так добра и придет сюда после завтрака. Чтобы больше этого ничего не было сказано в Малом доме. Быть может, сегодня он писал туда.

Сквайр удалился, между тем как Бернард долго еще оставался в столовой, размышляя обо всем случившемся. Чего ожидает от него общество относительно Кросби? И что он должен сделать, когда встретится с Кросби в клубе?

Глава XXVIII

СОВЕТ

Кросби, как нам уже известно, отправился в должность, в Вайтгол, на другое утро после побега своего из клуба Себрэйта, где он оставил оллингтонского сквайра в совещании с Фаулером Пратом. В тот вечер он еще раз виделся с Фаулером Пратом. Продолжение рассказа покажет, что происходило при этом свидании.

В должность он пришел довольно рано, зная, что ему предстояло написать два письма, которые в особенности не повиновались его перу. Одно из них, к сквайру, должен был взять его друг для передачи по принадлежности, другое письмо, и самое роковое, письмо к бедной Лили, составляло такой тяжелый труд, который он решительно не в состоянии был выполнить в течение целого дня. Письмо к сквайру он написал под влиянием некоторых угроз, оно, как мы уже видели, унизило его до степени пресмыкающегося.

По прибытии в Вайтгол он увидел, что его ожидали там другие заботы – заботы, которые доставили бы ему особенное удовольствие, если бы душа его была настроена к восприимчивости этого удовольствия. В приемном зале он заметил, что собравшиеся там курьеры оказывали ему уважение более обыкновенного. В главном комитете он всегда считался великим человеком, но как в величии, так и в уважении, отдаваемом этому величию, бывают своего рода оттенки, точное определение которых хотя и невозможно, но, несмотря на то, они для опытного взгляда становятся совершенно очевидными. Кросби прошел в свой кабинет, где на столе ожидали его два официальных письма. Первое из попавшихся ему под руку было небольшое, с надписью «секретно» и с адресом, написанным рукою его старого друга, Буттервела, бывшего секретаря комитета. «Я увижусь с вами сегодня поутру, почти вслед за получением вами этого письма, – говорилось в полуофициальной записке, – но считаю долгом прежде всех других поздравить вас с приобретением моих старых башмаков. Для вас они будут довольно свободны, хотя сначала и жали мне мозоли. Надо сказать, что они нуждаются в новых подошвах, и, может быть, придется немного приподнять каблуки, но вы найдете сами превосходного художника по этой части, который приведет их в порядок и придаст им фасон, в котором оказывался ощутительный недостаток во все время, пока они находились в моем обладании. Желаю вам от души наслаждаться ими, и проч. и проч.». После этого Кросби распечатал другое письмо, но оно уже не имело для него особенного интереса. Не прочитав еще, он уже угадывал его содержание. Совет комиссионеров с величайшим удовольствием предоставлял ему место секретаря, сделавшееся вакантным по случаю назначения мистера Буттервела в члены совета, письмо это было подписано самим Буттервелом.

Как бы был восхищен он этим приветствием по возвращении к служебным занятиям, если бы на сердце его в других отношениях не лежало тяжелой заботы. Размышляя об этом, он припоминал все чарующие прелести Лили. Он сознавался самому себе, как много превосходила она благородную дочь фамилии де Курси, с которой судьба определила ему сочетаться брачными узами, до какой степени отвергнутая невеста превосходила избранную им в грации, свежести, красоте, преданности и всех женских добродетелях! О, если бы только представилась ему какая-нибудь возможность исключить последние две недели из событий его существования! Но подобного рода недели неисключимы, даже если бы на это употреблено было несколько печальных лет, сопровождаемых скучными, тягостными усилиями.

В эту минуту ему казалось, как будто совершенно исчезли все те препятствия, которые страшили его, когда он думал жениться на Лили Дель. То, что было бы страшным при семи- или восьмистах фунтов годового дохода, сделалось бы очаровательным при доходе почти вдвое большем. Зачем судьба была так немилостива к нему?.. Зачем это повышение не состоялось неделями двумя раньше? Зачем не объявили ему об этом перед роковой поездкой в этот страшный замок? Он даже говорил себе, что, если бы факт этот был положительно известен ему до свидания Прата с мистером Делем, он послал бы к сквайру совсем другое письмо и выдержал бы гнев всего поколения де Курси. Но в этом случае он обманывал самого себя – и знал, что обманывал. Граф в его воображении представлялся таким существом, что даже мысль об измене леди Александрине казалась невозможною. Он мало беспокоился, задумав обмануть племянницу незначительного деревенского сквайра, но обмануть дочь графини – страшно и подумать.

Дом, полный ребятишек, в отдаленной части Лондона, принимал теперь вид совершенно различный от того, в каком он представлялся в то время, когда Кросби сидел в своей комнате в замке Курси в первый вечер своего приезда. Тогда от этого дома отзывалось чем-то могильным, как будто Кросби предстояло заживо похоронить себя в нем. Теперь же, когда этот дом сделался для него недосягаемым, он казался ему земным раем. Потом он представлял себе какой-то рай приготовит для него Александрина. Смотря в настоящую минуту сквозь увеличительные стекла, нельзя было не удивляться, какою безобразною представлялась леди Александрина, какою старою, до какой степени лишенною грации и прелести.

В течение первого часа Кросби ничего не делал. К нему приходили два младших чиновника и искренно его поздравляли. Кросби пользовался между сослуживцами популярностью, его повышение послужило поводом и к повышению других. Потом он встретился с двумя старшими чиновниками, которые тоже поздравили его, но без всякой искренности.

– По-моему, оно так и следует, – сказал один толстый старый джентльмен. – Мое время прошло, я это знаю. Я женился слишком рано, чтобы иметь возможность носить красивый мундир в молодости, и притом же я вовсе не был знаком ни с лордами, ни с семействами лордов.

Жало это было тем острее, что Кросби начинал решительно чувствовать, как бесполезны были теперь все связи, которые он составлял. Он получил повышение, потому что знал свое дело лучше всех других, влиятельный родственник леди де Курси не успел еще написать и записки по этому предмету.

В одиннадцать часов в кабинет Кросби вошел мистер Буттервел, и новый секретарь принужден был облечься в улыбки. Мистер Буттервел был приятной, красивой наружности мужчина лет пятидесяти, который никогда не выдумывал пороху и даже не делал подобной попытки. Он был чрезвычайно вежлив и услужлив перед великими мира сего и принимал на себя покровительственный вид перед низшими. Впрочем, даже в его покорности перед могучими было что-то искреннее и английское, в его любезности с ровными и низшими не обнаруживалось ни малейшей гордости. Он знал, что не был очень умен, и в то же время умел пользоваться умными. Он редко делал ошибки и боялся ступить кому-нибудь на ногу. Не имея врагов, он имел очень немного друзей, и поэтому мы смело можем сказать, что мистер Буттервел шел по дороге жизни весьма скромно. На тридцать пятом году он женился на одной даме с небольшим состоянием и теперь проводил приятную, легкую, улыбающуюся жизнь в небольшой вилле к Путни. Когда мистер Буттервел слышал – а это удавалось ему нередко – о затруднениях, с какими английский джентльмен должен зарабатывать насущный хлеб в своем отечестве, он оглядывался на свою собственную карьеру с особенным удовольствием. Он знал, что миру давал очень немного, а между тем получал от него щедро, и никто ему не завидовал.

«Такт, – говаривал про себя мистер Буттервел, прохаживаясь по ковровым дорожкам своей виллы. – Такт, такт и такт».

– Кросби, – сказал он с веселым лицом, войдя в кабинет, – от души поздравляю вас, чисто от души. Вы рано сделали большой шаг в жизни, впрочем, вы вполне этого заслуживаете, гораздо полнее, чем я заслуживал, когда меня назначили на это место.

– О, нет, – угрюмо сказал Кросби.