Домик в Оллингтоне

– А мне так кажется, что вы ошибаетесь, – сказал он. – Я не думаю, чтобы таким образом мы встретили праздник весело. Для вас и ваших дочерей не может быть особенного веселья, все равно, будете ли вы кушать рождественский пудинг здесь или в Большом доме, но лучше было бы для нас всех сделать попытку. Мне кажется это совершенно справедливо. Так, по крайней мере, я смотрю на этот предмет.

– Я спрошу Лили, – сказала мистрис Дель.

– Спросите, спросите. Поцелуйте ее и скажите ей от меня, что наперекор всему день Рождества Христова должен быть и для нее днем радости. Мы отобедаем в три часа и вечер отдадим прислуге.

– Разумеется, мы пойдем, – сказала Лили. – Почему же не идти? Мы всегда проводили этот день в Большом доме. Как и в прошлом году, мы будем играть в жмурки со всеми Бойсами, если дядя пригласит их.

Но Бойсы при этом случае не были приглашены.

Лили, хотя и принимала веселый вид, в душе должна была страдать, и действительно страдала сильно. Если вам, читатель, случалось в мокрую погоду поскользнуться и попасть в водосточную канаву, то не находили ли вы, что сочувствие прохожих составляет самую худшую часть вашего неприятного положения? Не говорили ли вы в то время себе, что все бы ничего, если бы народ шел своей дорогой и не останавливался посмотреть на вас? А все-таки вы не можете винить тех, которые, останавливаясь, выражали свое сожаление, быть может, помогали вам очистить грязь и подавали запачканную шляпу. Вы сами, увидев падающего человека, не можете пройти мимо, как будто с ним ничего особенного не случилось. Так точно было и с Лили. Жители Оллингтона не могли смотреть на нее равнодушно. Они смотрели на нее с особенной нежностью, принимая ее за раненую лань, и этим только увеличивали боль ее раны. Старая мистрис Харп соболезновала ей, уверяя при этом, что она скоро поправится.

– Мистрис Харп, – говорила Лили. – Предмет этот мне неприятен.

И мистрис Харп не говорила больше об этом, но при каждой встрече показывала вид глубокого сожаления.

– Мисс Лили! – сказал однажды Хопкинс. – Мисс Лили! – И когда взглянул ей в лицо, в его старых глазах навернулись слезы. – Я с первого раза узнал, что это за человек. О, если бы я мог убить его!

– Хопкинс, как вы смеете? – спросила Лили. – Если вы скажете мне еще что-нибудь подобное, я пожалуюсь дяде.

Лили отвернулась от садовника, но потом в ту же минуту подбежала к нему и протянула ему свою ручку.

– Извините меня, Хопкинс, – сказала она, – я знаю, что вы добрый человек, и люблю вас за это.

– Не уйдет еще от меня, я ему сломлю грязную шею, – сказал про себя Хопкинс, уходя в противоположную сторону от Лили.

Перед самым Рождеством Лили вместе с сестрой была приглашена в пасторский дом. Во время визита Белл с одной из дочерей вышла из гостиной. Мистрис Бойс воспользовалась этим случаем, чтобы выразить свое сочувствие.

– Милая Лили, – сказала она, – не сочтите меня холодною, если я не говорю вам ни слова о вашей потере.

– Нет, нет, – сказала Лили довольно резко, как будто она хотела откинуться назад от пальца, который угрожал прикосновением к ее ране, – бывают вещи, о которых никогда не следует говорить.

– Да-да, правда, – сказала мистрис Бойс, но в течение нескольких минут никак не могла перейти на другой предмет и вместо того с грустной нежностью смотрела на Лили.

Не считаю за нужное говорить, каковы были страдания бедной Лили под такими взглядами, но Лили переносила их твердо, вполне сознавая, что мистрис Бойс не виновата в этом. Да и могла ли мистрис Бойс смотреть на нее иначе?

Наконец решено было, что Лили в день Рождества должна обедать в Большом доме и таким образом доказать оллингтонскому свету, что ее нельзя считать за девушку, которая под тяжестью постигшего ее несчастья должна оставаться в четырех стенах своего дома. Что Лили в этом отношении была благоразумна, тут, мне кажется, не может быть ни малейшего сомнения, но, когда после обедни Лили с матерью и сестрой переходила маленький садовый мостик, она отдала бы все на свете за одну возможность воротиться домой и лечь в постель, вместо того чтобы сесть за банкетный стол своего дяди.

Глава XXXII