Домик в Оллингтоне

– Ничего не могу сказать о намерениях девушки, о которой вы говорите, – отвечал Джонни. – Но, зная друзей ее, я не думаю, чтобы от подобного процесса пострадала ее честь.

– Конечно, все это хорошо относительно мисс Лили Дель… – начала Амелия и потом остановилась. Она подумала, что неблагоразумно было бы так круто прибегать к угрозам, по крайней мере, она считала неблагоразумным, пока есть еще возможность одержать победу без угроз. – Ведь она-то и была ваша Лили Дель. Не подумайте, что я ревную ее. Для вас она была ни более ни менее как подруга вашего детства. Не правда ли, Джонни?

Джонни топнул ногой и соскочил с места:

– Вы знаете, что я терпеть не могу пустой болтовни о подругах детства. Вы заставите меня дать клятву, что я больше никогда не загляну в эту комнату.

– Джонни!

– Да, да. Мне это страшно опротивело. А что касается до этой мистрис Люпекс…

– Если только в этом заключается все, чему вы научились в гостях у какого-то лорда, то, мне кажется, лучше бы вам оставаться дома с вашими близкими друзьями.

– Разумеется, лучше оставаться дома с друзьями, такими, например, как мистрис Люпекс, которой я не могу терпеть.

Сказав это, Джонни почти выбежал из дому, обошел вокруг Буртонского сквера, вышел на Новую дорогу к Реджент-парку и во все время прогулки думал о Лили Дель и о своей трусости перед Амелией Ропер.

На другой день, в час по полудни, Джонни получил через курьера приглашение пожаловать в зал Совета.

– Вас желает видеть сэр Рэфль Бофль.

– Желает меня видеть! Зачем? – спросил Джонни, обращаясь к курьеру с видом крайнего изумления.

– Не могу знать, мистер Имс. Сэр Рэфль Бофль только и сказал, что желают вас видеть.

Подобное приглашение в официальной жизни всегда поражает сердце молодого человека особенным страхом, хотя молодые люди возвращаются после таких свиданий живы и невредимы и обыкновенно с сарказмом отзываются о старых джентльменах, с которыми виделись. Индейский петух считается господином на птичьем дворе и своим величием наводит страх на мелкую птицу. Судья на скамье, председатель в огромной комнате за отдаленным концом длинного стола, или полисмен с круглым фонарем на поясе, все они внушают страх с помощью аксессуаров, сообщающих им известную долю величия. Но каким ничтожным становится полисмен в своем доме, и как мало думают о сэре Рэфле Бофле, когда он дремлет после обеда в своих старых туфлях! Я хорошо припоминаю овладевший мною ужас, при виде разгневанного прекрасного старого джентльмена, давно уже отошедшего к праотцам, когда он, медленно потирая одну руку о другую, глядел в потолок и слегка покачивал головой, как будто теряясь в соображениях о моих проступках! У меня вдруг разболелся желудок, я не чувствовал ног под собой, они дрожали, как будто их кто-нибудь подшиб. Этот поднятый кверху взор до такой степени обезоружил меня, что я решительно онемел, не мог произнести слова в свое оправдание. Мне кажется, что старый джентльмен едва ли сознавал всю обширность своего могущества.

Однажды беспечный юноша, которому поручено было отправить пачку писем, адресованных на имя короля, прошений и тому подобных бумаг, которые, следуя официальным путем, остановились бы в руках дежурного лорда-секретаря, отправил эти бумаги не туда, куда следовало, – в Виндзор, быть может, тогда как двор находился в Лондоне, или в Сент-Джемский дворец, когда королевская фамилия была в Виндзоре. Его потребовали в зал совета, великий муж, заседавший в главе членов совета, встал с своего кресла, воздел руки к небу и два раза воскликнул: «Не туда отправлена сумка! не туда отправлена сумка!» Молодой человек не знал, как выбраться из зала совета, он лишился всякой возможности заниматься делом и не ранее мог приступить к своим занятиям, как после шестимесячного отпуска, в течение которого укреплял свои силы ромом с ослиным молоком. В этом случае особенное повторение слова имело такое могущество, на какое официальный магнат никогда не рассчитывал. Анекдот существует, по преданию, но мне кажется, что обстоятельство это случилось в царствование Георга Третьего.

Джон Имс довольно свободно подсмеивался над настоящим председателем в совете управления сбора податей и называл его старым Хофлем-Скофлем и другими сатирическими именами, но теперь, когда его приглашали в совет, он, наперекор сатирическим своим наклонностям, почувствовал небольшую слабость в суставах своих ног. Он знал, что его требуют для объяснений по делу на станции железной дороги. Ему сейчас же представилось, что существуют правила, по которым всякий клерк, употребивший в дело свои кулаки в публичном месте, должен быть исключен из службы. Правил исключения из службы было много, как много было и проступков, которые влекли за собой подобное наказание. Джонни хотел сообразить одно из таких постановлений, но время не ждало, и потому он встал, посмотрел на своих сослуживцев и отправился за курьером в зал собрания.

– Зачем это старый Скофль потребовал к себе Джонни, – сказал один клерк.

– Вероятно, по поводу его схватки с Кросби, – отвечал другой. – Совет ничего не может сделать ему за это.

– Не может? – возразил первый. – А молодой Аутонэйтс из-за чего должен был выйти в отставку, как не из-за драки в погребке, несмотря на то, что его кузен, сэр Констант Аутонэйтс, сделал для него все, что только можно было сделать.

– Это был самый безалаберный человек.