Домик в Оллингтоне

– Ничего, привыкнет, бог даст, успокоится и будет счастлива, – отвечала леди Амелия, припоминая, быть может, свое собственное положение.

– Не знаю, мой друг, только он не принадлежит к числу людей спокойных. Его взгляд, его наружный вид, все его манеры говорят мне, что для женщины он будет очень тяжел.

– Но теперь дело зашло так далеко, что никакая перемена невозможна, – отвечала леди Амелия.

– И то правда.

– Притом же я знаю сестру свою очень хорошо, она не захочет и слышать об этом. Во всяком случае, я уверена, они сойдутся, попривыкну в друг к другу.

Мистер Гезби, основываясь на своем собственном опыте, не смел питать такой большой надежды. Свой домашний быт ему нравился, потому что он был расчетливый человек, и, сделав правильно расчеты, он ожидал от них и получал выгоды. Не без успеха он проводил таким образом всю свою жизнь. Жена была господствующим лицом в его доме, она всеми повелевала и всем распоряжалась, мистер Гезби знал это очень хорошо, но никакое усилие со стороны его жены, если бы она и пожелала сделать подобное усилие, не могло принудить его истрачивать более двух третей своего дохода. Знала это и жена его и, соображаясь со средствами, щеголяла, как говорится, своими парусами, в этом отношении она вполне согласовалась с мужем. Но от подобного благоразумия, подобного щегольства и подобного согласия легче ли было Кросби и леди Александрине?

– Во всяком случае, теперь это слишком поздно, – сказала леди Амелия, заключая этим разговор.

Несмотря на то, с наступлением последней минуты все-таки сделана была попытка блеснуть. Кому неизвестна та перемена, которая совершается за небольшим званым обедом новобрачной четы, то старание заменить блюдо жареной рыбы или кусок баранины вкусным бульоном, сочными, но, к несчастью, холодными котлетами, прозрачно-красным желе или нежно-розовым кремом, заказанным в минуты затронутого честолюбия, в ближайшей кондитерской.

– С нашей кухаркой и горничной Сарой мы не можем дать обеда.

Мистер Гезби объявил, что у него нет и не было подобной идеи.

– Если вздумают приехать и разделить с нами кусок баранины Фипс и Даундли, я душевно буду рад, не приедут – тем лучше. Ты можешь, впрочем, пригласить сестру Фипса, собственно для того, чтобы кто-нибудь вошел с тобой в гостиную.

– Лучше, если я войду одна, тогда, по крайней мере, я могу читать… – или спать, прибавим мы с своей стороны.

При этом мистер Гезби объяснил своей супруге, что она таким образом покажется совершенно одинокою, не имеющею ни одной подруги, и потому приглашение сестры Фипса необходимо. Потом последовало составление обеденной программы, в которую, под влиянием агонии честолюбия включены были и стоящие лишних издержек желе. Тот и другая были вполне убеждены, что хороший кусок баранины понравился бы всем лучше всяких кондитерских лакомств. Если бы котлеты не разносились наемным человеком, если бы скромную баранину с горячим картофелем подавала Сара, мисс Фипс не стала бы с каким-то особенным жеманством процеживать слова сквозь зубы, когда с ней разговаривал молодой Даундли. Они были бы гораздо веселее.

– Еще кусочек баранины, Фипс, от какого местечка вам лучше нравится?

Как приятно звучат эти слова! Но нам всем известно, что это невозможно. Один мой приятель хотел было сделать это, а все-таки обед его не обошелся без пирожного и цветного крема из кондитерской. Так это было и на свадьбе Кросби.

Невеста должна ехать из церкви в парадной карете и, конечно, сделать кучеру и лакеям свадебные подарки. Таким образом дело росло и росло, но не доходило до размеров истинного блеска и только выказывало попытку сделать хорошее празднество. Хорошо приготовленные риссоли – блюдо прекрасное. Свадебный пир, когда все приготовлено как следует, дело превосходное. Но боже избави нас задавать такие пиры. Мы должны стараться всячески избегать и в свадьбах, и в обедах, и во всех житейских делах судорожных попыток, производимых наперекор очевидному приличию, с внутренним убеждением в неудаче.

В день свадьбы Кросби при невесте находились подруги и был устроен завтрак. При этой оказии Маргарита и Розина приехали в Лондон, куда прибыла также и их первая кузина, некто мисс Грешам, отец которой жил в том же графстве. Мистер Грешам женат был на сестре лорда де Курси, а потому потребовались и его услуги. Он выписан был для передачи невесты, потому что граф, как значилось в газетной статейке, был задержан в замке Курси своим старинным наследственным врагом – подагрой. Приискали и четвертую подругу, и таким образом составился рой, хотя и не так большой, какой в настоящее время вообще признается необходимым. У церкви были только три или четыре кареты, но эти три или четыре составляли нечто. В воздухе было так страшно холодно, что дамские платья из светлых шелковых материй принимали неприятный вид и как нельзя яснее показывали свою несоответственность времени года. Девицы должны быть очень молоды, чтобы казаться хорошенькими в светлых нарядах в морозное утро, а свадебные подруги леди Александрины были далеко не первой молодости. Нос у леди Розины был положительно красный. Леди Маргарита казалась холоднее зимы и, по-видимому, была очень сердита. Мисс Грешам была угрюма, неподвижна, безжизненна; высокопочтенная мисс О"Фляэрти, занимавшая четвертое место, выражала сильное неудовольствие, что ее пригласили разыгрывать роль в такой жалкой пьесе.

Обряд бракосочетания совершился как следует, Кросби выносил душевную пытку с терпением и мужеством. Монгомери Доббс и Фаулер Прат были его шаферами и этим самым доставляли ему некоторую уверенность, что не весь еще мир покинул его, что он не отдался еще связанный по рукам и по ногам семейству де Курси, с тем чтобы они делали с ним что угодно. Мысль об этом постоянно сокрушала его, эта мысль и еще другая, весьма близкая к первой, и именно: что если ему положительно удастся восстать против всего, что относится до фамилии де Курси, он увидит себя совершенно одиноким человеком.

– Да, поеду, – говорил Фаулер Прат Монгомери Доббсу. – Я всегда стараюсь держаться старых друзей. Кросби сначала поступил как негодяй, а потом как дурак, он знает, что я такого мнения, но все же я не вижу, чтобы за это следовало его бросить. Он просил меня, и я поеду.

– Поеду и я, – сказал Монгомери Доббс, в полной уверенности, что поступает весьма благоразумно, согласуясь с действиями Фаулера Прата, и притом же он помнил, что все-таки Кросби женится на дочери графа.