Домик в Оллингтоне

Со времени своей рождественской поездки и из последующей переписки с лордом Дегестом Имс не имел никаких известий из Оллингтона. В письмах матери ему сообщалось, что из гествикского господского дома ей часто присылали дичь, а из этого Джонни выводил заключение, что граф не забыл его. Но о Лили он не слышал ничего, кроме разве молвы, которая в это время сделалась общею, что Дели из Малого дома намерены переехать в Гествик. На первой поре он счел это известие благоприятным для себя, полагая, что Лили, удаленная от величия Оллингтона, по всей вероятности, будет для него доступнее, но в последнее время он отказался от этой надежды и уже говорил себе, что его друг в господском доме бросил всякую мысль о браке его с Лили. Прошло три месяца со времени его последней поездки в Гествик. Пять месяцев прошло после того, как Кросби отказался от Лили. Как бы, кажется, не забыть в пять месяцев такого негодяя, как Кросби! Как бы, кажется, не достаточно для сквайра трех месяцев, чтобы принять какие-нибудь меры! Очевидно, что для него не было никакого основания питать надежду в Оллингтоне, и теперь самая лучшая пора отправиться в Австралию. Джонни решился положительно уехать в Австралию, но до отъезда ему хотелось непременно поколотить Кредля, за то что он осмелился вмешиваться в его дела с Амелией Ропер. Таково было настроение Джонни в течение первой недели апреля.

Но вот приходит к нему письмо от графа, которое вдруг произвело большую перемену во всех чувствах Джонни, которое заставило его считать Австралию за мечту, и даже послужило поводом к возобновлению дружеских отношений с Кредлем. Граф ни за что в мире не хотел терять из виду интересов своего друга в Оллингтоне, а тем более, что интересы эти поддерживались в настоящее время союзником, которого в деле подобного рода должно было считать могущественнее самого графа. Сквайр дал полное свое согласие на брак Лили с Джонни Имсом.

Содержание письма графа было следующее:

«Гествикский господский дом.

7 апреля 18…

Любезный мой Джонни, я говорил, чтобы ты писал ко мне, а ты этого не сделал. Хорошо, что я вижусь с твоей матушкой, а то, право, можно было бы подумать, что ты более не существуешь. Молодой человек всегда должен писать письма, когда его об этом просят. (Имс чувствовал, что он не заслужил этого упрека, он не писал к своему покровителю собственно потому, что не хотел наскучить ему своими письмами. „Клянусь Юпитером, я буду писать ему каждую неделю, пока не надоем ему“, – сказал Джонни самому себе, прочитав такое наставление об обязанностях молодого человека.)

Теперь мне предстоит рассказать тебе предлинную историю, гораздо было бы лучше, если бы ты приехал сюда: я бы избавился тогда от лишнего труда, с другой стороны, заставить тебя ждать – тоже нехорошо, ты стал бы считать меня недобрым человеком. Недавно мне случилось встретиться с мистером Делем, который объявил мне, что будет очень рад, если одна молодая особа надумает выслушать одного моего молодого друга. Я спросил его при этом о мнении его насчет приданого молодой особы, и он выразил готовность выдавать ей при жизни своей по сто фунтов стерлингов в год, а при смерти отказать по духовному завещанию четыре тысячи фунтов.

Я заявил ему, что с своей стороны тоже не прочь выдавать молодому человеку по сто фунтов в год, но так как двести фунтов, при твоем жалованье, не совсем-то достаточно, чтобы начинать семейную жизнь, то я обещал полтораста фунтов. По должности своей ты скоро получишь повышение, и тогда с пятьюстами фунтов можно будет жить довольно порядочно, особенно когда тебе не предстоит надобности застраховывать свою жизнь. Я бы на твоем месте, на первых порах, поселился бы где-нибудь поблизости Блюмсбири-сквэра, потому что там, как мне сказывали, ты можешь получить дом почти даром. Да и то сказать, стоит ли гоняться за модой? На осень ты можешь привезти жену свою сюда, а сам между тем поохотишься. Я уверен, что она не позволит тебе спать под деревьями.

Теперь ты должен смотреть в оба на молодую особу. Ты, конечно, поймешь, что ей не сказано еще ни слова об этом, а если и сказано, то без моего ведома. Довольно уже того, что сквайр на твоей стороне. Нельзя ли тебе устроить так, чтобы приехать сюда на Пасху? Передай старому Бофлю мой поклон и скажи ему, что ты мне нужен. Если хочешь, я напишу ему. Когда-то я знавал его, хотя не могу сказать, что я когда-нибудь любил его. Здравый рассудок говорит, что ты ничего не поделаешь с мисс Лили, не повидавшись с ней, пожалуй, если хочешь, заведи переписку с ней, только это всегда казалось мне последним делом. Лучше, гораздо лучше приехать сюда и начать ухаживать за ней правильным образом, как бывало в старину. Не считаю за нужное говорить тебе, что леди Джулия будет в восторге от твоего приезда. После подвига на станции железной дороги ты сделался ее первым фаворитом. Она думает об этом несравненно больше, чем о подвиге.

Итак, любезный друг, теперь тебе известно все, я составлю о тебе самое дурное понятие, если ты в скором времени не ответишь на это письмо.

Твой искренний друг Дегест».

Когда Имс прочитал это письмо, сидя за своей конторкой, изумление его и восторг так были велики, что он решительно не знал, где находился или что следовало ему делать. Возможно ли, что дядя Лили не только согласился на брак, но обещал еще дать своей племяннице весьма хорошее состояние? В течение нескольких минут Джонни казалось, что все препятствия к его счастью устранены и что между ним и тем блаженством, о котором до этой поры он едва осмеливался мечтать, не существовало никакой преграды. Потом, подумав о щедрости графа, он чуть не заплакал. Он увидел, что не может успокоить свой ум для того, чтобы мыслить, и свою руку, чтобы писать. Он не знал, справедливо ли было бы с его стороны принять от какого бы то ни было живого человека денежное вспомоществование, он даже считал себя обязанным отклонить предложение графа. Что касается денег сквайра, он знал, что принять их можно. Все, что приходит под видом приданого молодой женщины, может быть принято всяким мужчиной.

Само собою он хотел отвечать графу, и отвечать немедленно. Он решился исполнить это, не выходя из должности. Его покровитель и друг не должен иметь повода к дальнейшему его обвинению подобного рода. Потом он снова обратился к незаслуженному упреку, который сделали ему по поводу его молчания, – как будто размышление об этом было самым главным и важным предметом при настоящем положении обстоятельств. Мало-помалу, однако же, он успел сосредоточить свои мысли на существенном вопросе – примет ли Лили его предложение? Осуществление его истинного счастья совершенно зависело от ее расположения, – при одной мысли об этом, Джонни снова терялся в своих думах, в его сердце снова возникали тяжелые предчувствия. Его тяготили не только обыкновенные сомнения, свойственные всякому влюбленному молодому человеку, сомнения, соединенные с боязнью, обыкновенной у скромного и застенчивого юноши, – но и мысль о том, что поступок его с Кросби будет служить для него немалой преградой. Может статься, он не совсем понимал то, что выстрадала Лили, но считал вероятным, что ей нанесены были раны, которых не в состоянии были излечить даже последние пять месяцев. Возможно ли, чтобы она позволила ему залечить эти раны? Во время этих размышлений он чувствовал себя совершенно уничтоженным своей застенчивостью и убеждением в том, что он недостоин такого беспредельного счастья. Да и что же, в самом деле, предлагал он взамен предоставления ему такой девушки, как Лилиана Дель?

В этот день коронная служба, мне кажется, также ровно ничего не получила от Джонни Имса взамен выдаваемого ему жалованья. Впрочем, надо сказать правду, до этого времени подобная замена со стороны Джонни был так соразмерна, что, к величайшей досаде и зависти Кредля, Фишера и других непосредственных сослуживцев и товарищей, повышение Джонни по должности было во всем управлении сбора податей делом несомненным. Предназначенное ему место, по носившейся молве, принадлежало к числу тех, которые в мире гражданской службы считаются настоящим раем. Ему предстояло, как гласила та же молва, сделаться частным секретарем первого комиссионера в управлении. Эта перемена предоставляла ему возможность оставить большую, не покрытую коврами комнату, в которой он сидел за одной конторкой с другим человеком, к которому он чувствовал себя привязанным постыдным образом, как должны чувствовать себя две собаки на одной своре. Эта комната представляла собою нечто вроде медвежьей ямы, в которой сидело от двенадцати до четырнадцати человек. Каждый день около часу пополудни в ней являлись оловянные кружки, придававшие ей вид далеко не аристократический. Старшина комнаты, некто мистер Лов, который имел ее, как все допускали, в непосредственном своем заведывании, был клерк старинного покроя, угрюмый, тяжелый, нечестолюбивый, проживавший в отдаленном конце Эйлинтона и за пределами управления, не известный никому из своей меньшей братии. Все вообще сослуживцы его были такого мнения, что он сообщал этой комнате весьма дурной тон. Часто и очень часто производил в этой комнате большое волнение официальный фат, в своем роде главный клерк, по имени Киссин, гораздо выше по должности и моложе по летам, чем джентльмен, о котором мы сейчас упомянули. Он опрометью выскакивал из своей собственной соседней комнаты, почти бегал, а не ходил, со вздернутым носом, всегда принимал на себя вид, как будто есть какой-нибудь повод бояться, что вся гражданская служба приближается к неминуемой гибели, и всегда употреблял грубые слова, переносить которые немногие из сидевших в большой комнате находили себя способными. Волосы у него всегда причесывались торчком, глаза всегда были выпучены, он обыкновенно носил при себе регистратурную книгу, засунув в нее палец. Книга эта была ему не по силам, подходя к тому или другому клерку, он не клал ее на конторку, а как-то швырял и через это сделался для всех ненавистным. Вследствие какой-то старинной размолвки, он и мистер Лов не говорили друг с другом, а по этой причине, при каждом случае, когда открывалась ошибка в книге, обвиняемый в этом молодой человек просил мистера Киссина обратиться к его неприятелю.

– Ничего я не знаю, – говорил мистер Лов, не отводя лица от конторки.

– Я представлю об этом в совет, – отвечал мистер Киссин и с огромной книгой исчезал из комнаты.

Иногда мистер Киссин действительно представлял об этом в совет, и туда обыкновенно требовали мистера Лова и двух или трех молодых людей из его отделения. Конечно, никогда это не влекло за собой серьезных последствий. Виновные клерки получали замечания. Один комиссионер отводил мистера Лова в одну сторону и что-то говорил ему, другой отводил мистера Киссина в другую сторону и тоже что-то говорил. После того комиссионеры, оставшись одни, начинали смеяться и говорили, что мистер Киссин мелочный человек и что Лов всегда будет брать над ним верх. Впрочем, подобные вещи творились в более мирные дни, до поступления в совет сэра Рэфля Бофля.

Все это на первых порах забавляло Джонни Имса, но в последнее время становилось скучным. Он не любил мистера Киссина, не любил и огромной его книги, с помощью которой мистер Киссин всегда старался уличить его в каком-нибудь серьезном промахе, ему надоели выходки его товарищей, возбуждавшие вражду между Киссином и Ловом. Когда помощник секретаря впервые сообщил Джонни намерение сэра Рэфля Бофля взять его к себе частным секретарем, когда он вспомнил уютную комнату, покрытую коврами, кожаное кресло, письменный отдельный стол, которые в случае такой перемены перейдут в полное его распоряжение, когда он вспомнил также и о том, что жалованье его увеличится на сто фунтов стерлингов и что при этом открывалась дорога к дальнейшему повышению, радость его была беспредельна. Но тут встречались своего рода неприятности, уменьшавшие восторг молодого человека. Настоящий частный секретарь, который был частным секретарем и при бывшем первом комиссионере, покидал этот земной рай единственно потому, что не мог выносить голоса сэра Рэфля. Носилась молва, что сэр Рэфль Бофль требовал от своего секретаря более того, что входило в круг его служебных обязанностей, требовал, чтобы секретарь служил и умел прислуживаться, так что Имс начал сомневаться в способностях своих занять это место.

– Почему же выбор пал на меня? – спросил Джонни помощника секретаря.

– Мы вместе совещались об этом, и мне кажется, что он отдает вам преимущество пред всеми другими, которых ему представляли.

– Однако он поступил со мной довольно строго по делу на станции железной дороги.