Домик в Оллингтоне

– Это воскресенье для меня ужасно! А в котором часу?

– Она говорила, в половине шестого.

– Боже милостивый! Что же мы будем делать целый вечер?

– С вашей стороны, Адольф, очень нелюбезно относиться так о моих родных.

– Полноте, милая, это шутка, будто вы не говорили то же самое раз двадцать! Вы чаще, чем я, и с большею горечью выражали свое неудовольствие, когда вам приходилось отправляться туда. Вы знаете, что я люблю вашу сестру, и Гезби в своем роде славный малый, только после трех-четырех часов в его обществе всегда начинаешь чувствовать себя усталым.

– Все же не может быть скучнее, чем… – и леди Александрина не кончила своей речи.

– Дома, по крайней мере, можно читать, – сказал Кросби.

– Нельзя же вечно читать. Во всяком случае, я дала за вас слово. Если вы хотите отказаться, то напишите объяснение.

Когда наступило воскресенье, то, само собой разумеется, Кросби отправился в Сент-Джонс-Вуд, и ровно в половине шестого стоял уже у входа в дом, который был ему так ненавистен. Одно из первых намерений, принятых им, когда он имел в виду женитьбу, было весьма враждебного свойства к дому Гезби. Он решился видеться с ним как можно реже. Он хотел освободить себя от этой связи. Он никогда не искал союза с этой отраслью фамилии де Курси. А теперь дело приняло такой оборот, что только с этой отраслью и был он в союзе. Он только и слышал, что о Гезби. Амелия и Александрина были неразлучны. И вот его тащат теперь на воскресный обед, он хорошо понимал, что его будут частенько таскать туда и что он никак не сумеет отделаться. Он уже задолжал Мортимеру Гезби, он знал, что все его семейные дела попали в руки этого стряпчего и что не было никакой возможности вырвать их из этих рук. Его дом был вполне снабжен всем необходимым, и он знал, что деньги уже за все были уплачены, но сам он не заплатил ни одного шиллинга, Мортимер Гезби взял на себя все уплаты.

– Поди к своей мама и тетеньке, де Курси, – сказал после обеда этот стряпчий вертевшемуся около него ребенку, и Кросби остался наедине с зятем своей жены, с этого момента начинались пытки в Сент-Джонс-Вуде, которых Кросби так страшился.

Со своей свояченицей он еще мог говорить, помня всегда, что она дочь графа. Но с Гезби у них не было ничего общего. К тому же он чувствовал, что Гезби, обходившийся с ним до этой поры с уважением, теперь совершенно утратил это чувство. По понятиям стряпчего, Кросби вращался когда-то в большом свете, но это уже миновало. В настоящее время, по оценке этого же стряпчего, Кросби был просто секретарем присутственного места, человеком, который был у него в долгу. Оба они женаты на родных сестрах, и он не видел, почему блеск зажиточного стряпчего должен тускнуть перед блеском гражданского чиновника, который далеко не был в таких счастливых обстоятельствах. Все это было совершенно понятно им обоим.

– От Курси получили самые страшные вести, – сказал стряпчий, как скоро малютка удалился.

– Как! Что там случилось?

– Порлокк женился, знаете, на той женщине.

– Пустяки!

– Уверяю вас. Старая леди нашла себя вынужденною сообщить мне об этом, она ужасно сокрушается. По моему мнению, это еще не самое худшее. Всему свету известно, что Порлокк шел по пути погибели. Он хочет начать дело с отцом – за какие-то недоплаты его доли – и грозит предоставить дело судебному разбирательству, если ему не заплатят деньги.

– Но точно ли ему должны?

– Да, должны. Около двух тысяч фунтов стерлингов. Вероятно, мне опять придется заплатить. Но уверяю честью, что я не вижу, откуда их взять, право, не вижу. Туда и сюда я заплатил за вас больше тысячи четырехсот фунтов.

– Тысячи четырехсот фунтов!

– Да, так, на меблирование и страхование, да по счету нашей фирмы за свадебный контракт. Счет этот еще не заплачен, это, впрочем, все равно. Нынче даром ведь не женятся.