— Во имя господа, кто это такие? — спросил он?
— Ты, сын Индии, не узнал их по виду?
В вопросе прозвучало удивление с налетом недопустимой фамильярности, однако святой отец тут же исправил свою оплошность, торжественно добавив:
— Посмотри вон на того, что крутит над головой накидку из нестриженой овчины. У него есть пещера на горе Олимп, в ней имеются табурет, распятие и экземпляр Священного Писания; спит он на камне, накидка ночью служит ему постелью, днем — одеждой. Он выращивает овощи, только они да ледяная вода, что сочится из трещины в пещере, его и питают… А рядом с ним — крупный мужчина в рясе из верблюжьего волоса, которая постоянно царапает его кожу, точно тернии, — он из монастыря Святого Авксентия, где обретается многочисленная община аскетов. Большая часть этой колонны — насельники этого строгого монастыря. Их можно опознать по их покаянным мышасто-серым облачениям — ничего иного они не носят… А вон тот брат держит правую руку под прямым углом к плечу, жестко и неподвижно, будто палку из мореного дуба. Он из общины столпников, что обитает на нашем берегу, в верхней части Босфора, где он выходит к Черному морю. Руку он не смог бы опустить, даже если бы захотел, но, поскольку она — символ его духовного рвения, даже все сокровища мира, сложенные грудой к его ногам, не заставили бы его склонить ее даже на миг. Его община — одна из многих подобных. Не жалей его. Он считает, что в этой своей руке он крепко сжимает засов от двери на Небеса… Крикуны, только что прошедшие через арку единой группой, — это отшельники, живущие вблизи захиревшего монастыря на острове Плати, они питаются улитками и чечевицей, а все остальное время посвящают Христу, причем вера их столь сильна, что сам базилевс в своем пурпуре был бы счастлив, обладай он хоть толикой их счастья… Не довольно ли тебе, князь? Те, что сейчас пересекают ручей? А, да! Это отшельники с острова Андеровит. Жалкие существа, если взглянуть на них через занавешенное окно дворца, — жалкие, покинутые и людьми, и ангелами! Но это не так. Все таково, каким оно выглядит в наших глазах, — так гласит философия, и, поскольку они презирают все то лучшее, что мы видим в мирской жизни, они безразличны и к тому, что ты или я, да и всякий другой, не принадлежащий к их касте, про них думает. Они добрались до вершины, возвышающейся над развратной земной атмосферой, и там у каждого из них уже есть своя обитель, обещанная ему Благословенным Господом, населенная ангелами, готовыми им служить… Что до других, о князь, назови их всех без разбора отшельниками, эрмитами, анахоретами, мистиками, мучениками — как из Европы, так и из безлюдных пустынь Азии. Кто их кормит? Но разве вороны не кормили Илию? Предложи им белого хлеба и шелковые одеяния, которые вчера носил царь. «Как? — удивятся они. — Разве пристало человеку жить лучше Иоанна Предтечи?» Заговори с ними о роскошных покоях, и они ответят известным изречением: «Лисицы имеют норы и птицы небесные — гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову». Что тут еще можно сказать? Ты их видел, ты их знаешь.
Да, князь знал их всех. Как и орда, что стояла у Черного камня и завидовала умирающему Мирзе, они были готовы умереть за Христа. Он мрачно усмехнулся и подумал про Магомета и про то, как легко Церковь осуществила то самое завоевание, о котором он мечтал.
Князь испытал облегчение, когда хвост колонны исчез в направлении дворца.
А потом, последними, подошли церковные иерархи, от картулярия, низшего по званию, и, со многими промежуточными звеньями, до самого Кинкелия, который, будучи вторым после отсутствующего патриарха, представлял его. Если предыдущая часть процессии выглядела бедной и непритязательной, то эта казалась роскошной до вычурности. Их было всего восемнадцать-двадцать человек, однако шли они по одному, на расстоянии друг от друга; справа и слева от каждого разодетый слуга нес факел, позволявший в подробностях рассмотреть его хозяина. Блеск золота на их фигурах изумлял. Но почему нет? Эта немногочисленная, умащенная благовониями группа представляла собой саму Церковь, торжественно шествующую к базилевсу крестным ходом.
Потом показался император — он спускался в часовню.
К изумлению князя, он был одет в простую черную сутану, без короны, меча, скипетра и охраны; если сравнивать его облачение с великолепием окружавших его церковников, он в их среде казался человеком, отбывающим наказание или покаяние. Он прошел мимо своего гостя с видом человека, следующего в мир забвения.
— Поясни мне, святой отец, — попросил князь. — Священнослужители облачены для торжества, а мой августейший друг — император выглядит так, будто его свергли с трона.
— Сейчас ты увидишь, как его величество войдет в часовню один. Согласно легенде, там он останется один на один с Богом; а раз так, зачем ему регалии? Разве меч или скипетр добавит силы его молитвам?
Князь поклонился.
Прямо на его глазах раззолоченная свита остановилась у Дома Святости, дверь отворилась, и Константин вступил в нее в одиночестве. Когда дверь закрылась, священнослужители опустились на колени и так и остались стоять. Факелы озаряли их ярким светом, придавая сцене красоту.
А потом, пока князь стоял, наблюдая, трубы и песнопения рядом с дворцом, у него за спиной, смолкли, и через несколько секунд он услышал топот многих ног, устремившихся со всех сторон к часовне. То тут, то там вспыхивал факел, озаряя сотни стремительно мчащихся возбужденных фигур в темных одеяниях. Все пространство вокруг помоста заполонила толпа, как, впрочем, и другие места поблизости. Цель новоприбывших состояла в том, чтобы оказаться как можно ближе к священному зданию, ибо, достигнув его, они немедленно упали на колени и принялись перебирать четки и читать молитвы. Через некоторое время все террасы оказались заполнены тихо бормочущими монахами.
— Боже Всемогущий! — со сдержанной глубиной произнес отец Теофил. — Началось таинство. Более мы ничего не увидим. Спокойной ночи!
И он без лишних слов тоже преклонил колени — в руках четки, глаза в молитвенном сосредоточении устремлены в одну точку.
Когда прибыли носилки, князь бросил последний взгляд на эту сцену, понимая, что она навеки ляжет тяжким бременем на его память. Он оглядел и запомнил часовню в потеках сырости, стоившую стольких трудов; узкий, ярко освещенный дворик перед ней, заполненный священниками в блистающих облачениях; кипарисы, вздымающиеся к небу, величавые и неподвижные, будто конические монументы; факелы, горящие повсюду, выхватывающие из тьмы коленопреклоненных людей с лицами, повернутыми к часовне; бурчание и бормотание, доносящееся из неосвещенных мест и говорящее о том, что там молятся еще тысячи. Ему доводилось видеть поля только что завершившихся сражений во всем их ужасе, залитые кровью палубы кораблей, берега, усыпанные обломками кораблекрушений и телами утонувших моряков, неутоленные бури; многонаселенные города, разрушенные землетрясением, беспомощных жертв, взывающих из-под развалин, но никогда еще он не видел ничего, что произвело бы на него такое же впечатление, как этот дворцовый парк среди ночи, заполненный толпой призраков!
Ему явно хотелось как можно быстрее оказаться подальше от этого зрелища, ибо, когда носилки миновали Главные ворота, он все время нетерпеливо покрикивал на носильщиков:
— Живее, живее!
Глава V
ebooksa