Тем временем показалась процессия; когда голова ее достигла Главных ворот, три горниста протрубили в фанфары, стражи встали в строй. Из колонны вышел монах, переговорил с офицером, после чего в руку ему вложили зажженный факел, и он прошел сквозь ворота, первым из многих. Горнисты продолжали трубить, задавая ритм медленному восхождению.
— Будь это армия, — заметил Теофил, — подъем не был бы столь тяжек, но, увы! Молодость в обители проворна, а вот старость слаба. Простояв десять лет на коленях на каменном полу в сырой келье, анахорет забывает, что когда-то мог передвигаться без труда.
Князь едва слушал, его очень интересовало то немногое, что можно было видеть внизу: колонна по четыре, разбитая на неравные части, во главе каждой — предводитель, которому у ворот вручили факел. Иногда появлялась квадратная хоругвь, некоторые группы были в светлых одеждах, но чаще — череда непокрытых голов; в прочем же шествие было монотонно-печальным, и его медленное продвижение из тьмы и в тьму напоминало смотревшему сверху зрителю змею, что бесконечно выползает из подземного логова. Через некоторое время тусклую белизну дороги скрыли массы людей, стоявших справа и слева от колонны; они останавливались, поскольку не могли сопровождать далее призрачный парад.
Горны звучно оповещали о движении колонны. Вот она достигла первой террасы, однако все новые группы продолжали входить в ворота, все звучали песнопения, давили издалека своим диссонансом, превращались вблизи в нестройный вопль. Если правда то, что человеческий голос — самый изощренный музыкальный инструмент, то верно и обратное: нет в природе звука, способного с той же силой выразить дьявольскую сущность.
— Видишь его? Вон там, за горнистами, — Схоларий! — произнес отец Теофил с подобием оживления.
— С факелом в руке?
— Да! Но он может бросить факел и все равно останется светочем Церкви!
Князь взял эти слова на заметку. Человек, способный произвести такое впечатление на царедворца, видимо, пользуется уважением и среди других священнослужителей. Размышляя над этим, зоркий гость следил за фигурой с факелом в руке. Существуют люди, которым суждено сыграть выдающуюся роль, порой волей природы, порой — обстоятельств. А что, если это один из них? Гость перестал прозревать в мистического вида монахе человека, ведущего за собой несчетное число последователей, привязанных к нему узами воли более сильной, чем совокупность их отдельных воль, — прозрение сделалось фактом.
— Процессия не будет останавливаться у часовни, — сказал Теофил, — она пойдет ко дворцу, где к ней присоединится император. Если мой господин желает видеть отчетливее, я зажгу огонь в корзине.
— Изволь, — отвечал князь.
Пламя вспыхнуло.
Свет его упал на нижние террасы, а также высветил наверху дворец, от основания вынесенной вперед части до башни Исаака; что же касается близкой часовни со всеми ее пристройками, вымощенным двором, быстрым ручьем, суровыми кипарисами, стеной и арочным проходом — все это было видно ясно, как днем.
Рев горнов перепугал птиц, гнездившихся в печальной роще, — они поднялись на крыло и теперь метались туда-сюда.
А потом во двор перед часовней вступили люди — Схоларий и с ним рядом музыканты. Князь смог его рассмотреть: высок ростом, сутул, угловат, точно скелет; куколь отброшен, на голове — тонзура; белизна черепа казалась особенно отчетливой в окружении венчика черных волос; черты лица — тонкие и заостренные, впалые щеки, вдавленные виски. Бурая сутана, оставлявшая шею полностью открытой, была ему непомерно велика. Ноги его отринули сандалии. У ручья Схоларий остановился и погрузил нагую стопу в воду, а потом отряс капли. После этого он снова взял в руку распятие и двинулся дальше.
Вряд ли во взгляде, который князь не сводил с монаха, сквозило восхищение, то было притяжение более сильное: князь ждал какого-то знака. Он видел, как высокая нервическая фигура пересекла ручей спотыкающейся, неуверенной походкой, прошла дальше по дороге с факелом в одной руке, со священным символом в другой. Потом он скрылся под аркой ворот, а когда вышел, острый взгляд наблюдателя уже дожидался его. Схоларий начал крутой подъем, при этом он находился в виду — и вот уже прямо под князем, ему только и надо было, что поднять глаза, и лицо его оказалось бы на одном уровне с ногами князя. Схоларий действительно поднял глаза точно в нужный момент и — замер.
Обмен взглядами оказался краток, и сравнить его уместнее всего будет со скрещением двух клинков в алом свете.
Возможно, монаха, который с усилием шагал вперед, сосредоточив мысли на некоем нездешнем зрелище или на целях и итогах этого торжественного празднества, пока еще никому не понятных, неприятно удивило, что его пристально рассматривает незнакомец, судя по платью — иноземец; возможно, взгляд князя, о котором мы уже знаем, что порой он мог обретать магнетическую силу, исполнил его гневом и обидой. Безусловно одно: он поднял голову, явил исполненное отвращение и взмахнул крестом, будто бы изгоняя дьявола.
Князь успел заметить серебряную фигуру на кресте из слоновой кости — она была отлита с поразительным реализмом. То было лицо не мертвого, а умирающего; из ладоней и ступней торчали гвозди, в боку зияла рана, лоб язвил терновый венец, а над ним были начертаны первые буквы надписи: «Се царь Иудейский». Князю предстало изможденное, истерзанное, обескровленное тело, губы были приоткрыты — легко было представить себе, что страдалец как раз произносит одну из тех фраз, которые поставили за пределы отрицания его божественную сущность. Возможно, мимолетное воспоминание, возникшее у наблюдателя в голове, могло бы вызвать угрызения совести, но тут прозвучал голос:
— Враг Иисуса Христа, изыди!
ebooksa