ЭПИДЕМИЯ ЗЛОДЕЯНИЙ
Жизнь Сергия в Константинополе протекала почти бессобытийно. Княжна Ирина представила его патриарху, он произвел благоприятное впечатление на этого высокочтимого иерарха, любовью и доверием которого княжна пользовалась в высшей мере. Впрочем, тому способствовали и личные качества Сергия. Мягкость характера, юность, простодушие, уважительность, ум и очевидная набожность располагали к нему людей, однако главная причина его притягательности для незнакомцев заключалась в том, что он был очень схож с принятым в Византии идеалом Христа. Более того, у него была привычка ходить медленным, беззвучным шагом, с опущенной головой, сложив ладони перед грудью. Когда он, в таком настроении, случайно набредал на кого-то, люди часто пугались; впрочем, даже переполошившись, они легко прощали его и начинали за ним следить, так сильно Сергий напоминал им Назарянина, каким Он, должно быть, выглядел, когда бродил в одиночестве вдоль моря или по дорогам Галилеи. Как бы то ни было, но простое внимание святейшего патриарха к русскому быстро перешло в неподдельный интерес, каковой он и демонстрировал в совершенно недвусмысленной и крайне любезной форме. По его совету Сергий обосновался среди братии монастыря Святого Иакова в Мангане.
То был первый приметный эпизод его жизни в городе. Вторым стало представление ко двору, где он завоевал симпатии императора, как прежде патриарха. Однако счастья Сергий не испытывал. Дух его был из тех, которые стремятся и даже рвутся к действию, но вынуждены себя смирять. Сергий так часто видел рядом людей, нуждающихся в спасении, а замысел христианства, как его понимал молодой послушник, был прост и действен. Все души одинаково драгоценны. Говоря словами Христа, все идет от Отца, а Он держит врата Небес открытыми и для нищего, и для императора. Почему не вернуться к замыслу, придуманному и осуществленному самим Спасителем и в нем же воплотившемуся? Эта мысль стала тяжким бременем для его разума, именно из-за нее ходить медленно, со склоненной головой скоро вошло у него в привычку. Порой бунтарские помыслы готовы были вырваться наружу. Особенно часто это случалось, когда он оказывался в людных местах, — ему казалось, что люди уже собрались и готовы его выслушать, остается только войти в гущу толпы, воззвать к людям и начать свою речь; однако перед его взором тут же являлось спокойное, терпеливое, увещевающее лицо княжны Ирины, и он слышал ее тихие слова:
— Выжидай! Я знаю, каково положение дел, а ты нет. Цель наша блага. Господь предоставит возможность. А потом — мученичество, если потребуется, и путь на Небо. Выжидай — я подам тебе знак. Ты будешь говорить и за себя, и за меня. Ты станешь моим голосом.
И он смирялся.
Была и другая беда, хуже поддававшаяся осмыслению и описанию. Из-за нее небо казалось не столь голубым, как раньше, ветерок не освежал и само солнце, рассеивавшее свою золотую мощь по глади моря, словно тускнело; во всем, в том числе и в самом Сергии, чего-то недоставало, но чего именно, он не знал. Сравнивая жизнь в Константинополе с жизнью в Белозерье и взыскуя святого покоя последнего, он приходил к выводу, что тоскует по дому, и стыдился этого. Какое ребячество! У Великого Наставника и вовсе не было дома! Эта мысль заставляла его собирать все свое мужество и оставаться мужчиной, для которого подобная слабость недопустима.
У юноши вошло в привычку приходить в середине дня, если позволяла погода, на городские стены напротив Халкидонской стрелки. По пути туда он порой проходил мимо Ипподрома и Святой Софии — оба находились столь близко к дворцовому комплексу, называвшемуся Буколеоном, что их можно было счесть за единую постройку. Происходившее в просторных палестрах его почти не интересовало — там не стихало противостояние между «синими» и «зелеными». Купол великого храма представлялся Сергию высшим достижением архитектуры, лучшего не сотворишь; но как он уменьшался и мерк, когда юноша смотрел со стен на небо, море и землю — творения Господа!
На стене, рядом с небольшим закруглением, стояла потрескавшаяся каменная скамья, с которой открывался вид на Принцевы острова и на азиатские владения за Бруссой и до Олимпийских холмов; к западу поблизости лежал Буколеон с его садовыми террасами, а над ними возвышалась над Влахерном башня Исаака Ангела, точно страж, несущий дозор возле противостоящих вершин Галаты и Перы. Дальше проход, широкий и гладкий, плавной дугой уводил на север к Акрополю, нынешнему мысу Сераль, а на юг — к порту Юлиана. Попасть на этот променад можно было по нескольким лестницам, однако основной подъем находился возле императорских конюшен и состоял из каменной лестницы, пристроенной к внутренней стороне стены по типу широкого контрфорса. Он предназначался для публики, и в солнечные дни пользовались им постоянно. Особенно мила эта лестница была тем, кто не мог ходить самостоятельно: здесь могли пройти и носилки, и паланкины. Нетрудно себе представить, какой популярностью пользовался этот подъем на стену.
В середине того дня, когда индийский князь удостоился приема у императора, Сергий оказался единственным на каменной скамье. Час выдался приятный, вид открывался великолепный, птицы и суда оживляли воздух и воду; прислушиваясь к шороху волн по камням и гальке внизу — он напоминал тихий шепот, — Сергий забыл, где находится, забыл свое нетерпение и печали, забыл людей, праздно проходивших мимо. Одной рукой он опирался на бортик бастиона и ни о чем не думал, просто наслаждался бытием. Проходившим мимо казалось, что он дремлет, почти спит.
Некоторое время спустя его вырвали из забытья голоса. Не шевелясь, он понял, что рядом остановились двое мужчин. Он волей-неволей подслушал их разговор.
— Она скоро появится, — сказал один.
— Откуда тебе это ведомо? — спросил второй.
— Или я не говорил тебе, что держу соглядатая рядом с домом старого князя? Посланец от него только что доложил, что для нее доставили паланкин; поскольку это ее любимая прогулка, она скоро появится.
— А оценил ли ты риски своего предприятия?
— Риски? Ба!
Это восклицание сопровождалось презрительным смешком.
— Вчера вечером они умножились, — стоял на своем другой. — Индиец принят при дворе как гость его величества.
— Да, об этом мне тоже доложили, однако я просчитал все ходы, и, если ты боишься присоединиться ко мне, я все проделаю сам. Что касается нарушения закона, это похищение, а не убийство, а наказание — заключение в тюрьме — легко заменить на изгнание, которое в моем случае есть не более чем краткое отсутствие, которое позволит друзьям подготовиться к моему возвращению. Более того, учти, что жертвой намечена женщина. Можешь припомнить хоть один случай, чтобы за похищение женщины наказывали? Я хочу сказать, в наши времена?
— Ты прав, женщины — самый дешевый из рыночных товаров, а значит…
— Я знаю, — прервал его первый с налетом нетерпения, — однако индийских князей в Константинополе не так-то много, а дочерей их и того меньше. Каково искушение? А кроме того, по мере разложения нашей Византийской империи уголовное наказание приводят в исполнение все реже и реже. Только вчера вечером мой отец отметил, читая проповедь, что недогляд в этой области можно считать одной из причин упадка империи. Наказанию в наши дни подвергаются лишь нищие да ничтожные. А я — ба! Чего мне бояться? Да и тебе? Кто нас накажет? Когда пропажу, девицу, обнаружат — как видишь, я рассматриваю самое неблагоприятное развитие событий, — мне ведомо, как поступит князь. Он кинется во дворец, припадет к ногам императора, изольет ему свое горе и…
ebooksa