— А если тебя разоблачат?
Заговорщик вновь рассмеялся.
— Тем хуже для князя, — ответил он после долгой паузы. — Мой почтенный отец игумен отправится следом за ним во дворец и… но не станем вдаваться в подробности! Отношения между базилевсом и Церковью натянуты, того и гляди порвутся; и наладить их не удастся, ибо ссора между патриархом и Схоларием становится все ожесточеннее!
— Ссора между патриархом и Схоларием? Впервые про нее слышу.
— Причем открытая! Его величество и патриарх испытывают друг к другу нежную симпатию. Что еще нужно, чтобы раздосадовать пророка? Уже известно, что патриарх нынче ночью не станет участвовать во всенощном бдении. Здоровье его пошатнулось, когда, несмотря на его возражения, решено было все-таки провести это таинство, и на прошлой неделе он отправился на Святую гору. Нынче утром пророк…
— Ты имеешь в виду Схолария?
— Схоларий заклеймил его азимитом, что скверно, если является правдой; обвинил в измене Богу и Церкви, что еще сквернее, и в попытках обратить императора в приверженца веры римского епископа, а это, если учитывать, что епископ есть Сатана, не закованный в цепи, есть худшее из всех мыслимых грехопадений. Нынешние таинства есть план Схолария по противодействию усилиям его преосвященства. О да, между Церковью и государством разгорается ссора, и очень серьезная, и речь идет о непогрешимости нашего нового Иеремии. И ты думаешь, что, если при таких условиях индийский князь вчинит иск достопочтенному игумену обители Святого Иакова, его величество заколеблется? Ты столь низкого мнения о его политических дарованиях? Говорю тебе, поразмысли как следует, поразмысли!
— Братство твоего отца — друзья его величества!
— То-то и оно! Они презирают Схолария, и славный будет шум, славная политическая заваруха, если бросить их ему в руки! Да будь тут целый призрачный караван индийских князей, им и то не оказать на ситуацию такого влияния!
В разговоре наступила пауза.
— Ну что же, раз тебя не уговоришь отказаться от этой затеи, — произнес наконец сомневающийся приятель, — согласись со мною хоть в том, что не пристало обсуждать ее в общественном месте.
Заговорщик рассмеялся уж совсем беспечно:
— Ах, не ты ли убеждал меня не говорить про нее с…
— Довольно! Индийский князь мне никто, а ты мой друг!
— Согласись хоть с тем, что у тебя есть уши, а у других…
— Их нету, хочешь ты сказать. И все же некоторые вещи получают огласку, даже если их прошептать в пустыне.
— У язычников, которые жили до нас, был бог мудрости, они называли его Гермес. Можно подумать, ты прошел у него выучку. Я уверен: именно он учил преступников искать спасения в многолюдных городах. Следуя той же философии, где можно в большей безопасности говорить об измене, чем на этих валах? Страх разоблачения! Я его не испытываю, поскольку не болтаю во сне. Свои добрые намерения — например, приращение богатств — мы осуществляем с величайшей осторожностью, шаг за шагом укрепляя свои позиции. Да, тут не обойтись без злодеяний. Я, впрочем, не пустомеля. Поведаю тебе одну историю… Как тебе известно, братство монастыря Святого Иакова в Мангане очень древнее, а здание, в котором оно размещается, старо, как само братство. У них самый богатый архив в империи. Под него отведено специальное помещение, есть библиотекарь. Приди ему в голову такая мысль, он может написать всю историю Константинополя, основываясь на достоверных материалах и не покидая библиотеки. По счастью, обычные хранители книг редко их пишут… У отца в монастыре есть свой рабочий покой, я часто оказываюсь там в его обществе. Он, добрая душа, никогда не упускает случая прочитать мне наставление. И вот однажды, получив приглашение, я пошел с библиотекарем в хранилище, увидел его, подивился, как человек способен проводить целые дни — а он уже далеко не молод — среди этой гнили и зловония. Не стану описывать те многочисленные труды, которые он мне показывал, ибо лишь один из них достоин упоминания в свете того, что мы задумали: древний документ, скрепленный непотускневшей золотой буллой. «Вот, — поведал он мне, — вещь весьма любопытная». Текст не слишком пространный: в те времена владели искусством писать емко. Я попросил отдать мне документ, но библиотекарь отказался: он скорее отдаст мне последнюю прядь с головы, а это для него ценность немалая, ведь чем меньше у человека волос, тем выше он их ценит. Я попросил его подержать лампу, пока читал… Документ датирован примерно тысяча трехсотым годом, то есть прошло уже полтора века, и представляет собой официальный доклад патриарха перед советом из епископов и игуменов… Полагаю, ты наслышан про Большую Цистерну — не Филоксена, а ту, что еще больше, вход в которую находится к западу от Святой Софии; ее еще иногда называют Императорской, ибо построил ее первый Константин, а Юстиниан расширил.
— Мне о ней ведомо.
— Однажды там проходил торжественный обряд — именно его описанию и посвящен упомянутый мною манускрипт. Вел его патриарх самолично, присутствовали многие священнослужители в полных облачениях: монахи, монахини, настоятели и настоятельницы — одним словом, собралась вся Церковь. До того цистерну осквернили. Некое дьявольское отродье с сатанинским хитроумием превратило ее в притон разврата, скверной своей превосходящий плоды самого греховного воображения; процессия и собрание клира должны были помочь его преосвященству вернуть воде чистоту, что, по мнению собравшихся, возможно было лишь через торжественный обряд экзорцизма… А теперь внемли, друже, — я добрался до сути своего повествования. На город обрушилась эпидемия — эпидемия злодеяний. Пропала женщина. Ее искали, но тщетно. О происшествии этом забыли бы через три дня — столько обычно держатся в памяти подобные истории, — но за ним последовало второе такое же, а потом и третье. Было отмечено, что все жертвы молоды и хороши собой, а поскольку последняя родом была из благородного семейства, дело получило широкую огласку. Спасением ее занялась вся столица. Охота была в самом разгаре, когда та же участь постигла и четвертую. На место сочувствия и любопытства пришла тревога; общество охватила ярость, а родители пригожих девиц места себе не находили от страха. Множились планы поимки, превосходившие один другой хитроумием, в дело вмешались власти — все тщетно! Исчезновения временно прекратились, решили, что несчастные наложили на себя руки. Покой вернулся на улицы — и тут эпидемия разразилась с новой силой! Пять раз за пять недель в Святой Софии служили погребальные службы. И уродливых, и хромых, и давно отчаявшихся найти себе мужа обуял общий ужас. В самоубийства уже никто не верил. Все говорили: это дело рук турок. Туркам, как известно, свойственно рыскать по Константинополю в поисках прекрасных христианок для своих гаремов; если же турки ни при чем, винить остается только дьявола. В видах последнего, церковные иерархи составили особую молитву. Что может красноречивее говорить об отчаянии их паствы? Прошел год, два, три, и, хотя все превратились в стражей и ловцов, хотя глашатаи по три раза на дню возвещали от имени императора на всех уличных углах, во всех местах скопления народа, о том, что за поимку объявлена награда, хотя вести об этих похищениях, умыканиях — назови как хочешь — распространялись повсюду, да так, что всем и каждому ведомы были их мельчайшие подробности, отгадки так и не последовало. Год, два, три — то с долгими перерывами, то с короткими — в древней столице христианства запирали все двери и молились. Кончилось дело тем, что подобные исчезновения стали уже считать участью, которая может выпасть в любой момент любой молодой красивой женщине. Их приравняли к смерти. Близкие скорбели — на том все и заканчивалось. Неведомо, сколько бы эта тайна оставалась тайной… Может, мир и не возник в результате случайности, однако существовать без случайностей мир не может. Вот пример. Однажды женщине потребовалось набрать воды для домашней надобности, она опустила ведро в одно из отверстий в цистерне и вытащила скользкую, полуразложившуюся сандалию. К ней крепилась серебряная пряжка. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что с испода на пряжке выгравировано имя. Собрались любопытствующие, завязался разговор — и человек, наделенный острой памятью, связал эту надпись с одной из пропавших женщин. Да, имя действительно принадлежало ей! Наконец-то появился первый ключ к разгадке зловещей тайны. Город взволновался, потребовали осмотра цистерны. Поначалу власти лишь смеялись. «Что? — говорили они. — Превратить царский резервуар в логово смерти и злых козней? Христианин на такое не способен!» Потом они сдались. На темные воды спустили лодку… Но погоди-ка!
Голос говорившего переменился. Что-то заставило его прервать повествование. Сергия оно заинтересовало: он успел увлечься, хотя и продолжал притворяться спящим.
ebooksa