Лицо говорящего побагровело от волнения, голос до отказа заполнил залу; многие монахи вскочили с мест и с воем, в слепой ярости кинулись к нему поближе. Патриарх сидел на месте, пепельно-бледный, и беспомощно осенял себя крестом. Константин быстро и блистательно рассудил, как пристало поступить ему, императору и хозяину дома, и отправил четверых вооруженных офицеров охранять князя, который стоял на указанном ему месте, явно удивленный, но одновременно и заинтересованный, — он видел в этом проявление бездумности человеческой натуры перед лицом стародавнего позыва изуверской нетерпимости.
Стражи едва успели дойти до стола, когда Геннадий стремительно направился к двери, раскольники в смятении следовали за ним по пятам. Пусть читатель сам вообразит себе суету и сумятицу, беспорядочность этого безумного исхода. Он оказался достаточно масштабным, чтобы до смерти перепугать спутниц княжны Ирины. И вот в зале остались одни только придворные, патриарх и его сподвижники. Константин спокойным голосом осведомился:
— Где дука Нотарас?
Все добросовестно оглядывались, однако ответа не последовало.
Выражение лица монарха явственно изменилось, но, все еще сохраняя самообладание, он попросил церемониймейстера подвести к нему князя.
— Не тревожься, князь. Мои подданные горячего нрава и порой склонны к опрометчивым поступкам… Если ты хочешь еще что-то сказать, мы намерены выслушать до конца.
Князь не мог не восхититься самообладанием своего порфироносного собеседника. Отвесив низкий поклон, он ответил:
— Возможно, я излишне утомил достопочтенных отцов; однако мне было бы куда более прискорбно, если бы нетерпение их распространилось и на ваше величество. Я не встревожен, да и к словам своим добавить мне нечего, вот разве что вы пожелаете спросить о чем-то, что я оставил неясным или неопределенным.
Константин знаком повелел патриарху и всем присутствовавшим приблизиться:
— Церемониймейстер, стул для его святейшества.
Почти сразу же все пространство перед кафедрой заполнилось.
— Как я понял, индийский князь предлагает нам рассмотреть возможность реформирования нашей религии, — обратился его величество к патриарху, — и вежество требует дать ему ответ, а кроме того, несдержанность, которой мы все были свидетелями, и проявленный по ходу дух непокорства обязывают вас выслушать мои ответные слова, причем с полным вниманием, чтобы неверная или искаженная их передача не принесли нам новых бед… Князь, — продолжал он, — мне представляется, что я тебя понял. Увы, мир полон религиозных раздоров, а из этих раздоров проистекают несчастья, о которых ты упомянул. Твой план нельзя отвергать огульно. Он напоминает мне песнопение — сладчайшее из всех: «Покой и благо всем людям». Однако воплощение его в жизнь — дело другое. Не в моей власти изменить веру в моей империи. Наш нынешний Символ веры был принят собором, который прославлен еще в те времена, о которых ты знать не можешь. В нем бесконечно свято каждое слово. Отношения между Богом Отцом, Христом Сыном и человеком закреплены в нем к полному удовлетворению и моему, и моих подданных. Святейшество, вам судить, могу ли я применить те же слова и к Церкви.
— Ваше величество, — отвечал патриарх, — святая Греческая Церковь никогда не согласится изъять Господа нашего Иисуса Христа из своего богослужения. Вы сказали верные слова, и было бы лучше, если бы братья остались и выслушали вас.
— Благодарствуй, о достопочтенный, благодарствуй, — ответил император, склонив голову. — Вера нашей Церкви была принята собором, — продолжил он, обращаясь к индийскому князю, — и поменять в ней невозможно ни единой буквы, пока не соберется, облеченный всей полнотой власти, новый собор. А потому, о князь, заявляю, что многое почерпнул из изложенного тобой; заявляю, что меня сильно утешило твое ораторское мастерство, и я обещаю, что еще не раз с удовольствием и пользой стану припадать к источнику знаний, каковых у тебя, судя по всему, накоплено в изобилии — не сомневаюсь, что они есть результаты твоих ученых занятий и путешествий, — однако мой ответ ты получил.
Никогда еще способность скрывать свои мысли и чувства в глубинах сердца не пригодилась князю так сильно, как в этот момент; отвесив поклон, он попросил разрешения покинуть залу; получив испрошенное, он, как обычно, простерся ниц и начал, пятясь, отступать.
— Последнее, князь, — остановил его Константин. — Полагаю, наша столица станет твоим постоянным домом.
— Благодарю за великодушие, ваше величество. Если я и оставлю город, то обязательно вернусь, причем быстро.
У дверей дворца князя дожидалось сопровождение; усевшись в паланкин, он покинул Влахернский дворец.
Глава XVII
ЛАЭЛЬ И МЕЧ СОЛОМОНА
ebooksa