Вечный странник, или Падение Константинополя

Не будь его разум помутнен, одно то, что он не в состоянии изгнать ее из мыслей, несмотря на все отчаянные усилия, сообщило бы ему его приговор.

ОН УЖЕ ЕЕ ПОЛЮБИЛ.

Глава VII

ПОСЛАНИЯ ГРАФА КОРТИ МАГОМЕТУ

В полдень свет становится желтоватым, а тени слегка удлиняются, по вечерам же снега на далеких горных вершинах сообщают воздуху прохладу, напоминающую о скорой смене времени года; за исключением этого, сентябрь, к которому мы сейчас приближаемся, почти ничем не отличается от конца июня.

Граф Корти полностью обосновался в Константинополе. Однако он совершенно несчастен. В душе его загорелся новый свет. Ему тягостно служить магометанину, будучи по рождению христианином, еще тяжелее изображать турка, зная, что он — итальянец. Мучения эти жалят все больнее по мере того, как опыт, накапливаясь, сообщает: он подспудно помогает тем, кого, по сути, должен считать врагами, готовит погибель императора и целого народа, ничем его не обидевшего. Но самое тяжелое испытание для духа — страсть к княжне Ирине, лишенная, в силу обязательств чести перед Магометом, каких-либо надежд, мечтаний и упований, придающих такую сладость любви.

Человек, испытывающий душевную смуту, избыть которую можно лишь волевым усилием, но неспособный решить, что ему делать, рано или поздно ослабеет духом настолько, что превратится в настоящую развалину. Похоже, именно такая участь и ждала графа Корти. Те месяцы, что минули после его посещения отчего замка в Италии — откуда и начались его нынешние душевные терзания, — были полны предзнаменований, не внимать которым он не мог; тем не менее он не отказывался от своей миссии.

Донесения Магомету он слал часто, и, поскольку они имеют непосредственное отношение к нашему повествованию, мы считаем целесообразным процитировать некоторые из них.

Вот отрывок из его первого доклада, после посещения Святой Софии:

Простираюсь у ног твоих, о повелитель, и молю Аллаха послать тебе здоровье и силы исполнить мудрые замыслы, занимающие тебя ежеминутно… Мне было приказано всегда начинать с рассказа о родственнице императора. Вчера я побывал в храме, пользующемся у греков особым уважением, — говорят, что возвел его император Юстиниан. Меня поразили его размеры, и, зная, как повелитель любит подобные постройки, должен сказать: даже не будь других побудительных причин к завоеванию этого града неверных, кроме превращения Святой Софии в святыню ислама, уже одно это оправдало бы все усилия повелителя, все отданные взамен жизни и сокровища. Богатства, собранные в этом храме за века, неисчислимы, однако его великолепие, сиянием подобное солнцу, а разнообразием — радуге, поблекло, когда княжна Ирина прошла так близко от меня, что я смог прекрасно ее разглядеть. Лицо ее составлено из света бесчисленных звезд. Все совершенства вступили в ней в союз, которые не описать даже словами Хафиза, короля поэтов моего повелителя, а если бы он все-таки решился заговорить, то вымолвил бы: «Она есть Песнь Песней, которую не претворишь в стихи». Проходя, она заговорила со мной, и голос ее был голосом самой Любви. При этом она держалась с достоинством царицы, правящей всем миром рукой завоевателя, каковым и станет повелитель. Когда дверь за ней затворилась, я готов был заявить — готов и сейчас, — что, не будь иной побудительной причины к завоеванию этого города неверных, кроме обладания сосредоточенными в ней женскими совершенствами, она одна достойна того, чтобы развязать войну со всей вселенной. О повелитель, ты воистину достоин ее! И сколь бескрайним будет мое счастье, если Пророк, выступив твоим заступником перед лицом Всеблагого, позволит мне сослужить тебе эту службу — доставить ее в целости тебе в руки!

Это донесение завершалось так:

Вчера, по предварительному соглашению, я удостоился аудиенции его величества в Высочайшей резиденции, Влахернском дворце. Двор был в полном сборе, и после представления его величеству я был представлен и всем придворным. Вел церемонию Франза, уже известный повелителю. Я опасался, что он меня узнает. По счастью, он неприметлив и склонен к философствованию, а также слишком погружен в изучение отвлеченных материй, чтобы замечать то, что творится у него прямо под носом. Присутствовал и дука Нотарас. Он заговорил со мной про Италию. По счастью, я лучше осведомлен об этой стране гяуров, чем он — о ее вельможах, городах, манерах и нынешнем положении. Он поблагодарил меня за сведения, а когда я рассказал о происшествии, доставившем мне бесценный документ римского епископа, он долго мною восхищался. У меня больше оснований остерегаться его, чем всех остальных придворных; и у императора тоже. Франзу следует пощадить. Нотараса — удушить шнурком… Льщу себя надеждой, что заручился дружбою императора. Через месяц надеюсь стать его конфидентом. Он храбр, но слаб. Прекрасный генерал без лейтенантов, без солдат, слишком щедрый и доверчивый для политика, слишком набожный для государя. Все его время посвящено священнослужителям и священным обрядам. Повелитель оценит, с помощью какого шага я заручился его доверием. Я подарил ему одного из арабов, привезенных из Алеппо, — серого, статями превосходящего всех в его конюшне. Он сам и все его придворные явились полюбоваться новым скакуном.

Из третьего донесения:

Ужин в Высочайшей резиденции. Присутствовали офицеры армии и флота, придворные, патриарх, ряд священнослужителей — их тут называют игуменами, — а также княжна Ирина с обширной свитой благородных дам, замужних и незамужних. Его величество был Солнцем празднества, а княжна — Луной. Он сидел на возвышении по одну сторону стола, она — напротив; приглашенные, в соответствии со своими званиями, справа и слева от них. Я смотрел лишь на Луну, думая о том, что скоро источником ее света станет мой повелитель и ее краса, составленная из красот всего мира, станет достойным дополнением к его славе… Его величество оказал мне честь, подведя меня к ней, она же оказала мне честь еще более высокую, позволив поцеловать свою руку. Держа в мыслях, кем ей предстоит стать для повелителя, я хотел поклониться ей по нашему обычаю, однако опомнился — у итальянцев это не принято, а греки так приветствуют только императора, или, как его еще называют, базилевса… Она соблаговолила заговорить со мной. Ум ее столь же изыскан, как и внешность, и столь же неподражаем… Я проявил крайнее почтение и предоставил ей выбрать тему. Она выбрала две: религия и война. Будь она мужчиной, она стала бы воином, но, будучи женщиной, она — истовая поклонница веры. Нет у нее желания более пылкого, чем возвращение Гроба Господня в руки христиан. Она спросила, верно ли, что понтифик доверил мне борьбу с пиратами из Триполи, а когда я это подтвердил, она произнесла с несказанным пылом: «Воинское искусство стало бы благороднейшим из всех занятий, будь оно сведено к Крестовым походам…» После этого она заговорила о его святейшестве. Из того, что она называет понтифика его святейшеством, я заключил, что она принадлежит к партии, представители которой считают понтифика правомерным главной всей Церкви. Каков он с виду? Отличается ли ученостью? Подает ли достойный пример клиру? Наделен ли терпимостью и широтой взглядов? Если новые беды обрушатся на восточное христианство, окажет ли он материальную помощь?.. Моему повелителю потребуется время, чтобы обратить княжну в Правую Веру, однако кто и когда жалел о трудах, предпринятых в лоне любви? Когда повелитель был еще мальчиком, помню, он для забавы учил ворона и райскую птицу человеческой речи. В итоге ворон выучился произносить: «О Аллах, Аллах!» Другая птица ничего не усвоила, и все же повелитель любил ее сильнее, объясняя это так: «Ах, у нее такие красивые перья!»

И еще:

Несколько дней назад я отправился верхом к Золотым воротам и, повернув вправо, проехал вдоль рва к воротам Святого Романа. Городская стена, точнее, стены находились от меня по правую руку и выглядели впечатляюще. Ров местами завален так, что, полагаю, его невозможно полностью заполнить водой… Я купил талой воды у разносчика и тщательно осмотрел ворота. Их центральное положение делает их ключевыми. Оттуда я поехал дальше — осмотрел дорогу и прилегающую местность до самых Адрианопольских ворот… Надеюсь, что повелителя удовлетворит приложенная карта. Она как минимум достоверна.

И еще:

Его величество устроил нам соколиную охоту. Мы доехали до Белградского леса — именно оттуда Константинополь в основном, хотя и не полностью, снабжается водой… Роза роз моего повелителя, княжна, тоже участвовала в охоте. Я предложил ей своего вороного жеребца, но она предпочла смирную испанскую лошадку. Памятуя твои наставления, повелитель, я держался возле ее стремени. Она изумительно искусная наездница, однако если бы она упала, сколько бы мне пришлось вознести молитв Пророку, сколько милостыни раздать бедным, чтобы оправдаться перед повелителем?.. Искусство верховой езды греками утрачено, даже если они когда-то им обладали. Ястреб убил цаплю за холмом, и никто из них, за исключением императора, не решился перевалить через холм в седле. Когда-нибудь я покажу им, как ездим верхом мы, дети Аллаха… Княжна вернулась домой благополучно.

И еще:

О извечный мой повелитель!.. Нанес обычный ежедневный визит княжне, поцеловал ей руку при встрече и расставании. У нее есть одно свойство, редко присущее женщинам: она всегда одинакова. Планеты отличаются от нее тем, что их порой застилают тучи… Из ее дома я отправился в императорский арсенал, расположенный на первом этаже Ипподрома, с северной стороны. Там хранится оружие для нападения и защиты: мангонели, баллисты, самострелы, тараны, краны для латания брешей, копья, дротики, мечи, топоры, большие и малые щиты, павезы, латы, дерево для строительства кораблей, светильни для производства работ ночью, кузнечные мехи, аркебузы (устаревшего типа), стрелы разных размеров во множестве колчанов, самые разнообразные луки. Говоря коротко — поскольку душа моего повелителя не знает страха, а сам он — орел, который не вспархивает с земли, испугавшись блеска солнца на шлеме охотника в долине, ему можно доложить, что император готов к военным действиям. Более того, будь его величество столь же предусмотрителен и в ином, он представлял бы опасность. Кто может воспользоваться этими запасами? Его собственные солдаты не сгодились бы моему повелителю даже в телохранители. Защитой Византию остаются одни лишь его стены. Церковь отобрала у него всех юношей, они променяли мечи на четки. Если не защитят его воины Запада, он станет легкой добычей.