Повернувшись к Сергию, он дал ему знак продолжать.
— Триста епископов и пресвитеров, оставивших вам ваши Символы веры, о люди и братия, — продолжал проповедник, — взяли два завета из Символа веры Господа нашего, а к ним добавили свои. Видел ли кто из вас текст, исходящий от самого Господа, в котором Он говорил бы, что в материи един с Богом? Где Господь наш требует веры в Святого Духа как необходимого условия спасения? «Я есмь путь», — сказал Господь. «Нет, — отвечают эти триста, — мы есть путь, и, дабы спастись, нужно веровать в нас так же, как и в Бога и в Сына Его».
Слушатели, только что ярившиеся, в их числе и игумен, взирали на проповедника с благоговением; сила его слов осталась прежней, даже когда изменилась манера его речи: голова слегка склонилась, голос зазвучал умоляюще.
— Дух, по чьему настоянию я осмелился обратиться к вам, братия, возглашает, что задача моя почти выполнена.
Он взялся за край Панагии, и всех присутствовавших сильнее прежнего поразило его сходство с их идеалом Благословенного Учителя.
— Настойчивость моя вызвана тем, что вы нанесли оскорбление Тому, кто в милости своей присутствует среди нас; воистину, в минуты глубокого раскаяния нам свойственно с особой благожелательностью внимать тому, что нам говорят ради нашего же блага; а посему, поскольку все вы наделены разумом, прошу вас подумать. Если Господь действительно оставил нам Символ веры, который содержит в себе все необходимое для спасения, что Он мог иметь в виду, кроме того, что мы должны пребывать в спасительной чистоте, пока Он не явится снова, в той же славе, в какой и ушел? А если таков Его замысел, но злокозненные люди добавили свои заветы к простой вере, которую Он нам внушил, затруднив для нас путь в ту обитель, что Он нам приготовил, не являются ли они узурпаторами? А те Заветы, которые они заставили нас принять, не несут ли в себе опасность для наших душ?
Далее. Всесилие Символа веры Господа нашего, по которому Его может опознать всякий усомнившийся, Его мудрость, недоступная человеческому разуму, состоят в том, что Он позволяет нам иметь собственное мнение по вопросам, не относящимся к вере, не ослабляя при этом нашей связи с Великим Учителем и не ставя под сомнение Его обещания касательно нашей участи. Таким, например, вопросам, как обряды, каковые есть лишь внешние проявления веры и формы поклонения, и проведение двух церковных таинств, и Бог и происхождение Его, и где — тут ли, там ли — находится Небо, — и прочее в том же духе. Ибо воистину Господь знал нас, знал, что природе нашей свойственно вдаваться в тонкости и пытаться постигнуть то, что знать в этой жизни нам не положено; знал Он, что мысли наши беспокойны и текучи, точно воды реки, стремящейся к морю.
Далее, братия. Если Апостольская церковь несла мир своей пастве — и приверженцы ее жили вместе, и не было между ними никого нуждающегося, не свидетельствует ли ваш сегодняшний опыт о том, что в ваших Церквях, тех, что зиждутся на Символе веры трехсот епископов, все совсем иначе? Более того, или вы не видите, что теперь, когда у вас появилось несколько Церквей, меж вас обязательно найдутся выскочки и корыстолюбцы, которые пойдут и, в свою очередь, будут создавать свои храмы, в результате чего соперничающих Церквей на земле будет столько, что религия превратится в бремя для бедных и в жупел для дураков, которым доставляет удовольствие утверждать, что Бога не существует. Насколько лучше, когда в деревне существует один храм Божий, где служит один священник, но врата этого храма всегда открыты, чем пять или десять, и в каждом из них служитель требует мзды, а храм заперт от субботы до субботы? Для того чтобы вера сохраняла целостность и могла вести священную войну против греха, его оплотов и воинов, ей нужна дисциплина — и насколько лучше иметь одну Церковь, сильную своим единством, чем сотню разноименных и разделенных между собой!
Иоанн Богослов, тот, которому Дух повелел: «Итак, напиши, что ты видел, и что есть, и что будет после сего», — выполнил его завет и в конце книги своей предупредил нас: «И я также свидетельствую всякому слышащему слова пророчества книги сей: если кто приложит что к ним, на того наложит Бог язвы, о которых написано в книге сей». Нет, братия, по моей мысли преступления худшего, чем добавлять собственные заветы к Символу веры, и, по моим понятиям, ни у кого нет более оснований бояться этих язв, чем у священника или проповедника, который, из гордыни или честолюбия или из страха потерять должность или доход, осознанно встает препятствием на пути возвращения к Церкви апостолов и ее единству. А поскольку ведомо мне, что такое жизнь в божеском смирении и чем заняты мысли ваши в тиши ваших келий, вам отныне есть о чем подумать. Мир вам, люди и братья!
Отшельник преклонил колени перед проповедником и, неудержимо рыдая, приложился к его руке; слушатели недоуменно переглядывались, но теперь настал черед игумена. Приблизившись к вратам, он произнес:
— Этот человек, ваше святейшество, наш, из нашего братства. В вашем присутствии он опорочил Символ веры, каковой является той скалой, которую Отцы выбрали основанием для нашей пресвятой Церкви. Он даже попытался предложить собственный Символ веры и представил его нам на одобрение — вам на одобрение, ваше святейшество, на одобрение его величества, христианнейшего императора, и всем нам также. По всему этому, равно как и потому, что никогда еще за всю историю нашего древнего и достопочтенного братства не водилось в нем ереси даже в мыслях, мы требуем, чтобы сей отступник был передан нам для суда и приговора. Передайте его нам!
Патриарх стиснул руки и, сотрясаясь, будто в корчах, возвел очи горе, будто спрашивая у Небес совета. Его сомнения и колебания были очевидны, и каждый слышал сердцебиение своего соседа — такая тишина вновь объяла огромный храм. Княжна Ирина поднялась со стула, побелев от страха, и попыталась привлечь к себе внимание императора, однако и он тоже застыл, дожидаясь ответа патриарха.
Тогда, со своего места за спиной у игумена, заговорил Сергий:
— Не сокрушайтесь сердцем, ваше святейшество. Передайте меня моему братству. Если я не прав, я заслуживаю смерти; если же я говорил по велению Духа — Господь всемогущ и защитит меня. Я не боюсь суда.
Патриарх вперил в него взор, на его впалых щеках блеснули слезы; он по-прежнему колебался.
— Предоставьте меня им, ваше святейшество! — продолжал Сергий. — И да не терзают вас в этой связи укоры совести; я не прошу ныне, чтобы вы передали меня моему братству, — я сам пойду с ними по собственной доброй воле. — А потом, обращаясь к игумену, добавил: — Ни слова более, прошу. Как видишь, я готов следовать, куда скажешь.
Игумен передал его братии, и по его знаку хоругвь подняли, пронесли по проходу, вынесли из храма; братья следовали за нею.
В момент, когда процессия тронулась, Сергий воздел руки и вскричал — так, чтобы его услышали поверх громкого ропота:
— Призываю вас в свидетели, ваше святейшество, — и императора тоже! Дабы никто не мог судить меня как отступника, услышьте мое признание: я верую в Бога и в Иисуса Христа, Сына Его.
Многие из присутствовавших остались и причастились таинств; но куда больше было тех, что поспешили прочь, — и довольно скоро храм опустел.
ebooksa