— Эмир представил меня верно. Я — индийский князь.
— Тогда поведай о своей жизни.
— Просьба повелителя слишком обща, — возможно, это входит в его намерения. Действуя по собственному разумению, я буду краток и выберу из многих событий нужные.
Ни на лице, ни в голосе говорившего не промелькнуло ни тени волнения; вид же он имел более чем учтивый, — казалось, он отвечает на комплимент.
— В начале своего поприща я был жрецом, учеником Сиддхартхи — повелитель, при его глубоких познаниях, разумеется, вспомнит, что тот был уроженцем Центральной Индии. В юные годы, будучи искусным переводчиком, я был призван в Китай, где занялся переложением тридцати пяти речений отца Бодхисаттвы на китайское и тибетское наречия. Кроме того, я опубликовал переводы «Сутры белого лотоса высшего учения» и «Нирваны». Они принесли мне великую славу. Одному из моих предков, Махакашьяпе, Будда доверил сокровеннейшие свои тайны, а именно он сделал его Хранителем Чистой Тайны Ока Верного Учения. Взгляни на символ этого учения.
Князь достал из кармана под накидкой пластину из слоновой кости, потертую и пожелтевшую, и передал ее Магомету со словами:
— Изволит ли повелитель взглянуть?
Магомет принял пластину и увидел на ней знак в виде погруженных в кость серебряных полосок:
— Вижу, — произнес он серьезно. — Раскрой мне его смысл.
— Не могу, о повелитель, ибо я, как потомок Махакашьяпы, пусть и очень дальний, тоже являюсь Хранителем — а в буддизме это высочайшая честь — и потому не должен раскрывать тайну. Символ этот наделен великой святостью. На любом подлинном изображении Будды он находится у него над сердцем. Это — монограмма Вишну и Шивы, что же до его смысла, могу лишь сказать, что все мудрые брахманы относятся к нему с особым благоговением, зная, что в него заключен весь разум Будды.
Магомет проявил уважительность к сдержанности повествователя и, вернув ему пластину, произнес без затей:
— Я слышал о подобных вещах.
— Продолжаю, — заговорил князь, уверившись, что произвел должное впечатление. — В конце концов я, обретя несметные богатства, вернулся к себе на родину. Мною овладела охота к путешествиям. И вот настал день, когда в пустыне Баальбек некий бедуин пленил меня, отвез в Мекку и там продал земскому управителю — доброму человеку, который из уважения к моим бедам и учености — да не обнесут его в раю юноши чашей струящегося вина! — стал изучать со мной Книгу единого Бога и наставлял меня до тех пор, пока я не уверовал, как и он. Когда я сменил надежду на нирвану, на лучшую и более возвышенную надежду ислама, он даровал мне свободу… Вновь оказавшись на родине, я посвятил себя изучению астрологии, к чему был подготовлен долгими годами осмысления темных мест в писаниях Сиддхартхи. Я сделался адептом — а это, как ведомо повелителю, доступно не всякому, и точно не тем, кто ничего не ведает про небеса и землю, про высшие силы — и в горнем мире, и в иной юдоли, я имею в виду царей, императоров и султанов.
— Как! — воскликнул Магомет. — Неужто не все астрологи — адепты?
Князь отвечал тихим голосом, поняв, что речь идет о наставнике, находившемся на службе у молодого турка.
— Всегда есть кто-то лучше нас, пока мы не станем лучшими. Даже звезды различаются между собой по уровню.
— Но как может человек познать высшие силы?
— Корпус наблюдений, которые мудрецы вели и записывали на протяжении долгих лет, — это наследие, открытое лишь немногим избранным. Будь у повелителя к тому пристрастие и не имей он иного предназначения, я отвел бы его в учебное заведение, где то, что кажется ему столь любопытным, объяснят в простых словах.
Суровое, недоверчивое лицо Магомета начало смягчаться, однако он не отступался:
— Если нам подвластны высшие силы, для чего же нам еще и низшие?
ebooksa