– Я знаю только, что мне нужны деньги, – в третий раз повторил Жан.
– На что?
При этом вопросе в глазах молодого человека загорелась надежда. Он снова заговорил вкрадчивым, ласковым тоном:
– Поверьте, братец Клод, я не стал бы просить у вас денег с дурными намерениями. Не стал бы я сорить вашими унциями по тавернам или гулять по парижским улицам в платье из золотой парчи в сопровождении собственного лакея, cum meo laquasio. Нет, братец, мне деньги нужны на доброе дело.
– На какое доброе дело? – спросил Клод с некоторым удивлением.
– Двое из моих друзей желали бы купить приданое ребенку одной бедной вдовы. Это доброе дело. Всего требуется три флорина, и мне бы хотелось внести свою долю.
– Как зовут твоих друзей?
– Пьер Лассомер и Батист Крок-Уазон[100].
– Хм! – пробормотал архидьякон. – Вот уж имена, которые так же пристали к доброму делу, как пушка к церковному алтарю.
Нет сомнения, что Жан очень плохо подобрал имена своих друзей. Он спохватился слишком поздно.
– И, кроме того, что это за приданое, которое стоит три флорина? Да еще для вдовы бедняка. С каких это пор бедные вдовы стали готовить приданое своим ребятам?
Жан еще раз попытался проломить лед:
– Ну, так вот, мне нужны деньги, чтобы пойти сегодня взглянуть на Изабо ла Тьери в Валь д’Амур.
– Презренный нечестивец! – воскликнул священник.
– Αναγϰεία, – перевел Жан.
Это слово, заимствованное студентом, может быть, не без намерения, со стены кельи, произвело на архидьякона странное впечатление. Он закусил губу, и гнев его выразился только краской на лице.
– Уходи, – сказал он Жану. – Я жду одного человека.
Студент сделал последнюю попытку:
– Братец Клод, дайте мне хоть одно парижское су. Мне нечего есть.
– В каком положении твои грациановские декреталии? – спросил Клод.