– Мэтр Жак! – крикнул он. – Не перечьте судьбе!
Прокурор обернулся в испуге. Ему показалось, что его руку сжали железные тиски. Священник устремил суровый, сверкающий неподвижный взгляд на ужасную маленькую группу – паука и муху.
– Да, – продолжал священник голосом, звучавшим откуда-то из глубины, – вот символ всего. Она только что родилась на свет Божий. Она летает, радуется, ищет весны, воздуха, свободы. Но вот она наткнулось на роковую розетку, и из нее выскакивает отвратительный паук! Бедная плясунья! Бедная мушка, которой предопределена погибель! Оставьте, мэтр Жак, это – рок!.. Увы! Клод, ты паук! Но ты также и муха!.. Ты летел к науке, к свету, к солнцу, ты думал только о том, как бы вырваться на воздух, на свет вечной истины… Но, бросившись к отдушине, которая ведет в другой мир, в мир света, ума и науки, ты – слепая муха – безумный ученый! – не заметил тонкой паутины, протянутой роком между светом и тобой, ты бросился в нее очертя голову, несчастный безумец, – и теперь ты стараешься вырваться из железных когтей судьбы… Но голова у тебя разбита и крылья сломаны! Мэтр Жак, не мешайте пауку!
– Уверяю вас, что я не трону его, – сказал Шармолю, смотревший на Клода, ничего не понимая. – Но пустите же мою руку, мэтр, ради бога! У вас не рука – клещи.
Архидьякон не слушал его.
– О безумец, – продолжал он, не отрывая глаз от окна. – И если б тебе даже удалось своими слабыми крыльями прорвать эту страшную паутину, ты думаешь, ты достиг бы света? Нет! Как бы ты пробрался через это окно, это прозрачное препятствие, через эту хрустальную стену, которая тверже металла, отделяющего всех философов от истины? О, тщета науки! Сколько мудрецов, несясь издалека, ударяются о нее и разбивают себе голову! Сколько учений, перепутываясь и жужжа, натыкаются на это вечное стекло!..
Он умолк. Последние рассуждения, незаметно отвлекшие его внимание от его собственной личности в науке, как будто успокоили его. Шармолю окончательно вернул его к действительности, обратившись к нему с вопросом:
– Когда же вы зайдете ко мне, учитель, чтобы помочь мне добыть золото? Мне хочется поскорей достигнуть удачного результата.
Архидьякон с горькой усмешкой покачал головой:
– Прочтите «Dialogus de energia et operatione daemonum»[106], мэтр Жак. То, что мы делаем, не вполне невинная забава!
– Тише, учитель! Я того же мнения, – сказал Шармолю, – но приходится немного изучить алхимию, когда занимаешь место королевского прокурора в церковном суде, получая всего тридцать турских экю в год. Только давайте говорить потише.
В эту минуту щелканье челюстей, пережевывавших что-то, донеслось из-под очага до слуха насторожившегося Шармолю.
– Что это? – спросил он.
Студент, соскучившийся сидеть в своем углу и случайно обнаруживший кусок черствого хлеба и заплесневевшую корку сыра, принялся закусывать без всякой церемонии. Так как он был голоден, то ел с большим шумом, что и привлекло внимание прокурора.
– Должно быть, мой кот лакомится там мышью, – поспешно сказал архидьякон.
Шармолю удовлетворился этим объяснением.
– Правда, ведь у всех философов были любимцы среди животных, – сказал он с почтительной улыбкой. – Помните, что говорит Сервий: «Nullis enim locus sine genio est»[107].
Клод, боясь какой-нибудь новой выходки Жана, напомнил своему достойному ученику, что им еще надо рассмотреть вместе несколько изображений на портале, и оба вышли из кельи, к великому облегчению студента, начинавшего серьезно опасаться, как бы его колено не сохранило навеки отпечатка его подбородка.
VI. К каким последствиям могут привести несколько ругательств, громко произнесенных на улице
– Te Deum laudamus![108] – воскликнул Жан, вылезая из своего убежища. – Насилу-то убрались оба филина. Och! Och! Hax! Pax! Бешеные собаки! Дьяволы! Хороших я наслушался разговоров, нечего сказать! У меня от них до сих пор в ушах трезвон стоит. А тут еще этот вонючий сыр! Ну, теперь скорее вон! Захватим с собой братцеву мошну и поспешим променять денежки на бутылки!