Оба молчали. Молодая девушка иногда подымала на него счастливые и ласковые глаза. Волосы их смешивались в весеннем луче солнца.
– Феб, – вдруг сказала шепотом Флер де Лис, – мы через три месяца будем мужем и женой. Поклянитесь мне, что вы никогда не любили другой женщины.
– Клянусь вам, мой ангел!.. – ответил Феб, и страстный взгляд подтвердил искренность его слов. Он в эту минуту, может быть, сам верил тому, что он говорил.
Добрая мать, видя согласие между молодыми людьми, вышла из комнаты за каким-то делом. Феб это заметил, и странные мысли вспыхнули в мозгу предприимчивого капитана. Флер де Лис его любила, он был ее женихом, они были наедине; его прежняя любовь к ней вернулась если не с прежней свежестью, то с еще большей силой, – так разве грех взять свое, хотя бы и раньше времени?.. Не знаю, таковы ли в точности были его мысли обо всем этом, но Флер де Лис была испугана его взглядом. Она обернулась и увидела, что матери нет в комнате.
– Боже мой, – сказала она, – как мне жарко!
– Действительно, – отвечал Феб, – скоро полдень. Солнце греет. Надо закрыть занавес.
– Нет, нет, – воскликнула бедная девушка, – напротив! Мне нужен свежий воздух!
Как лань, чувствующая приближение охотника, она бросилась к двери, открыла ее и выбежала на балкон.
Феб, недовольный, последовал за ней.
Площадь перед собором Богоматери, на которую, как известно, выходил балкон, представляла зрелище, снова испугавшее боязливую Флер де Лис.
И площадь, и выходившие на нее улицы были запружены народом. Низенькая каменная ограда, окружавшая паперть, не сдержала бы толпы, если б около нее не стоял ряд вооруженных солдат. Благодаря этой живой стене пик и аркебуз площадка около паперти была пуста. Вход охраняла монастырская стража с алебардами. Широкие врата храма были закрыты в противоположность окнам выходящих на площадь домов, открытым настежь и наполненным головами зрителей, напоминавшими груды пушечных ядер в артиллерийском парке.
Толпа казалась грязной и серой. Ожидаемое зрелище было из тех, которые привлекают внимание самого низкого слоя народа. Отвратительный шум стоял над этим сборищем желтых платков и растрепанных волос. Смеха больше было, чем разговоров, женщин больше, чем мужчин.
Иногда резкий возглас выделялся средь общего шума.
– Эй, Майо Балифр! Ее тут и повесят?
– Дура! Здесь она будет каяться в одной рубашке! Здесь Господь будет каркать над ней по-латыни. Это всегда здесь бывает в полдень. Хочешь видеть виселицу – ступай на Гревскую площадь.
– Пойду после.
………………………………………………………
– Скажите, Буканбри: правда ли, что она отказалась от священника?
– Кажется, да, Бешень.
– Ишь ты, язычница!