Мемуары госпожи Ремюза

Министр Годой, получивший титул князя Мира за подписанный им мирный трактат.

164

Не думая, подобно императору, что такое событие следует забыть, те, кого оно смущало, помнили, что со времени убийства прошло только три с половиной года.

165

Император написал Фуше из Фонтенбло 5 ноября 1807 года следующее письмо: «Господин Фуше, вот уже две недели, как вы делаете глупости; пора положить этому конец, и вы должны перестать вмешиваться, прямо или косвенно, в дела, которые вас совершенно не касаются; такова моя воля».

166

Бабушка и в самом деле сохранила постоянную верность императрице, и во время развода у нее не было ни малейшего колебания относительно того, что ей следует делать, хотя даже королева Гортензия советовала ей хорошенько подумать, прежде чем на это решиться. Вот письмо, где она сообщала об этом решении моему дедушке, который поехал с императором в Трианон: «Мальмезон, декабрь 1809 г. Сначала я надеялась, друг мой, что ты поедешь с императором вчера и я тебя увижу. Независимо от удовольствия повидать тебя, я хотела и поговорить с тобой. Меня встретили здесь с истинной любовью; здесь очень грустно, как ты можешь себе представить. Императрица, которой не нужно больше принуждать себя, совсем убита, она постоянно плачет, и на нее тяжело смотреть. Ее дети не теряют бодрость духа; вице-король весел, он ее поддерживает, насколько это в его силах; они очень утешают ее.

Вчера у меня был разговор с голландской королевой, который я передам по возможности кратко. «Императрица, – сказала она мне, – очень тронута тем, что вы решились разделить ее участь, я этому не удивляюсь. Но затем, из дружбы к вам, я советую вам еще подумать. Так как ваш муж находится при императоре, то не на его ли стороне все ваши чувства? Не будете ли вы часто в ложном или затруднительном положении? Можете ли вы отказаться от удовольствия быть при дворе молодой царствующей императрицы? Подумайте хорошенько, я даю вам дружеский совет, и вы должны подумать об этом».

Я очень благодарила ее и отвечала, что не вижу для себя ничего неудобного в возможности выбрать то, что мне кажется наиболее подходящим. Если императрица считает неудобным иметь при себе жену человека, связанного с императором, то я удалюсь, но если это не так, то я предпочитаю остаться с нею. Конечно, я сознаю, что есть много преимуществ в положении лиц, оставшихся при большом дворе, но это лишение будет вознаграждено сознанием, что я исполняю свой долг и буду заботиться об императрице в том случае, если она оценит мои заботы. Я сказала также, что император, как мне кажется, не будет недоволен моим поведением, и т. п. и т. п. «Только одно обстоятельство, – продолжала я, – еще могло бы заставить меня пожалеть о моем поступке. Я скажу вам об этом вполне откровенно. Не может быть, чтобы при этом маленьком дворе не было бы какой-нибудь сплетни, какого-нибудь неосторожного разговора, который мог бы быть передан императору и вызвать у него, хоть на короткое время, неудовольствие. Императрица, при всей своей доброте, бывает иногда недоверчивой; я не знаю, докажет ли преданность, которую я ей выказала, что я могу быть вне всяких мимолетных подозрений, которые очень огорчили бы меня. Я признаюсь вам, что, если когда-нибудь заподозрят меня или моего мужа в том, что мы что-либо передавали оттуда или отсюда, я тотчас же покину императрицу».

Королева отвечала мне, что я права и она надеется на благоразумие своей матери. Она поцеловала меня, сказала, что императрице, в сущности, хотелось бы, чтобы я осталась с нею. Ты знаешь мой характер и знаешь, что не нужно большого для того, чтобы я решилась. Я вижу, друг мой, что ты думаешь. Я вполне сознаю, что мое положение часто будет затруднительным; но в конце концов – разве нельзя все удалить с помощью благоразумия и искренней привязанности?

Прими все это в расчет, подумай и решай. Впрочем, у нас есть время, так как нам дан срок до 1 января.

Нужно много счастья для того, чтобы это жилище было веселым в это время года: на дворе ужасный ветер и постоянный дождь. Но это не мешает тому, что здесь целый день бывает громадное общество. Каждый новый визит вызывает у нее новые слезы. Впрочем, нет ничего дурного в том, что эти впечатления постоянно возобновляются: отдых наступит позднее. Я думаю, что останусь в Мальмезоне до субботы, и мне хотелось бы, чтобы и ты вернулся к этому времени, так как нам надо повидаться и побыть немного вместе».

«Вторник, 19 декабря 1809 года. У меня не было утром случая отослать это письмо; надеюсь, что случай представится сегодня вечером. Императрица провела ужасное утро. Она принимает посетителей, и это снова вызывает страдания, и каждый раз, когда что-нибудь приходит от императора, она бывает в ужасном состоянии. Надо сделать так, чтобы обер-гофмейстер или князь Невшательский уговорили императора умерить выражения его сожалений в письмах к императрице. В самом деле, когда он передает ей таким образом слишком сильную свою печаль, она впадает в настоящее отчаяние и, кажется, совсем сходит с ума. Я забочусь о ней, насколько могу. Мне страшно больно за нее. Она кротка, несчастна, нежна, – одним словом, в ней соединяется все, чтобы надрывать сердце. Стараясь тронуть, император ухудшает это состояние. И, однако, среди всего этого у нее не вырывается ни одного лишнего слова, ни одной резкой жалобы, она и в самом деле кротка, как ангел.

Я гуляла с ней сегодня утром, – хотела, чтобы она устала телом и отдохнула душой. Она не противилась; я говорила с ней, расспрашивала, волновала ее, она позволяла мне все это делать и, по-видимому, была мне благодарна, несмотря на свои слезы. Через час, признаюсь тебе, я так устала, что едва не упала в обморок, и чувствовала себя почти такой же слабой, как и она. «Мне иногда кажется, – говорила императрица, – что я умерла и у меня сохранилась только смутная способность чувствовать, что я больше не существую».

Постарайся, если можешь, дать понять императору, что он должен писать ей так, чтобы ее ободрить, и присылать письма не вечером, так как тогда она проводит ужасные ночи. Она не знает, сможет ли перенести его сожаления; конечно, ей еще труднее было бы переносить его холодность, но ведь есть середина. Я вчера видела ее в таком состоянии после письма императора, что хотела сама написать в Трианон. До свидания, дорогой друг; я не говорю тебе много о своем здоровье, ты знаешь, какое оно слабое, а все это действует на него еще больше. После этой недели мне необходимо немного отдохнуть возле тебя. Чтобы испытать некоторую долю радости, мне необходимо вернуться к моему другу».

В сущности, опасения моей бабушки не сбылись, по крайней мере по поводу того, что касается болтовни и сплетен при дворе; но ей и ее мужу пришлось разделить опалу Талейрана. Правда, дед мой остался первым камергером даже и тогда, когда князь Беневентский был лишен места обер-камергера, но он не вернул себе, да и не искал, ни милостей при дворе, ни откровенности со стороны императора. Что касается бабушки, то она была, как мне кажется, всего один раз в Тюильри, чтобы представиться новой императрице, а в другой раз – чтобы получить от императора несколько приказаний.

Этот последний факт заслуживает того, чтобы я рассказал о нем. Это случилось в конце 1812-го или в начале 1813 года. Герцог Фриульский пришел к ней с визитом, к большому удивлению и дедушки, и самой бабушки, так как он никогда не делал визитов. Герцог передал приказание императора госпоже Ремюза явиться ко двору еще раз. Отец мой не описывал подробностей этого свидания, он знал только, что император желал, чтобы моя бабушка уговорила императрицу удалиться из Парижа. Какие были у него мотивы? Долги Жозефины, затем разговоры, которые велись в ее салоне. Не думаю, чтобы были более серьезные жалобы, и император не казался раздраженным. Что касается самой бабушки, то император не отнесся к ней ни хорошо ни дурно, но ни одним словом не вызвал на разговор о самой себе, и она ничего не сказала. Там она видела его в последний раз.

Затем пришлось исполнить данное ей поручение. Это было довольно трудно. Впрочем, она написала длинное письмо, так как императрица находилась тогда, кажется, в Женеве. Поручение было тем более трудным, поскольку нельзя было подать виду, что совет исходит от императора. Отец мой думал, что письмо это встретило дурной прием и было даже напечатано в мемуарах, в сопровождении более или менее неприятных для автора замечаний (П.Р.).

167

В начале 1808 года страдания госпожи Вержен, которая была уже давно больна, очень усилились. Она была больна ревматизмом и умерла 17 января 1808 года от гангренозного воспаления горла. Это было большим горем для ее дочери и большой переменой в жизни ее детей. Мой отец навсегда сохранил глубокое и живое воспоминание об этой оригинальной и умной женщине, хотя в то время ему не было еще одиннадцати лет. Положение госпожи Вержен в обществе было довольно значительно, так что ей посвятили некролог в «Публицисте», и это было тогда гораздо менее принято, чем в наше время (П.Р.).