— Из соседнего района, Недремайловка, слыхали?
— Бывала даже. У мэнэ невистка, братова жинка звидты. До мэнэ ще и жених приизжав тамошний свататысь, давно, правда, цэ було, рокив тридцять тому… Родные-то твои хто?
— Мама, отец, брат старший, уже женатый, две сестренки младшие. Мама все по хозяйству и с детьми, а отец на заработки ездил в Москву, пока не заболел. Язва у него, теперь маме помогает, иногда в селе подрабатывает.
— Ну, значить, ты девка небалована, сильська, от и добрэ. Овощи и картоплю не привозь, у мэнэ свого хватить, а тоби лишню тяжесть за пивсотни километрив тягты.
— Хорошо, спасибо вам. Я завтра домой поеду, а через два дня вещи привезу.
— Вот и славно. Нате вам, дитки, яблучок, а отут в мэнэ медок е. Прыгощайтесь…
Уже за калиткой Иришка дернула Сергея за рукав:
— Какая бабка классная! Сереж, а чего ты скривился, когда Мария Петровна попросила к ней отвести?
— Ну, это ерунда все, мало ли что говорят…
— Темнишь ты что-то. Начал, так договаривай, а то защекочу.
— Уймись, ненормальная. — Боявшийся щекотки Сергей со смехом отскочил в сторону. — Я же не совсем здешний, хоть и тут родился после Чернобыля, а местные говорят, что баба Настя кое-что знает.
— Как это — знает? — И без того огромные серо-голубые глаза расширились еще больше.
— Ну ты что, маленькая? Ведьма она. Вроде бы ее мать, старая баба Ганна, колдовать умела, и подружка бабы Насти по церковному хору бабка Ольга ей тоже свое знание завещала.
— А как же иконы, церковь? Она ведь верующая!
— Так, говорят, такие бабки-ведуньи всегда около церкви и трутся, а на Пасху норовят попа за ризу дернуть. Так у них сила на весь год прибавляется. Да ерунда все это, мало ли что болтают. Местных послушать, так тут одни ведьмы в селе живут. Поехали лучше искупнемся, погода-то вон какая!
За отсутствием избытка вещей собралась Иришка быстро. Мать немного всплакнула, неловко обняла дочь на прощание, перекрестила, помогла дотащить клетчатую сумку-кравчучку с методичками и одеждой до рейсового автобуса. Иришка давно была человеком самостоятельным, лишних слез и прощаний не одобряла, поэтому тихо радовалась, что автобус не задержался в родном селе. Вот угораздило же родиться не самой старшей — тогда родители хотя бы гордились первенцем (но брат Виталик ее опередил), не самой младшей — тогда бы все ее обожали и носились как с писаной торбой. А так — серединка наполовинку. Как старшая девочка, должна вечно нянчиться с младшими сестренками и помогать маме по хозяйству, хорошо хоть самостоятельности никто не ограничивал. Соседским детям Иришку ставили в пример. Зато, если надо было отпроситься на дискотеку или школьный вечер, последним убийственным аргументом подружек было: «Вот Ирку мать пустила, а она меня младше!» Институт и профессию Ирина выбрала сама, других абитуриентов родители привели за ручку, у нее мать за пять лет учебы дочери так и не узнала, как открываются двери педуниверситета. Иногда ей казалось, что, случись с ней беда, родители поплакали бы немного, но не очень-то и ощутили бы отсутствие дочери. Единственным человеком, который в самом деле интересовался, о чем думает русоволосая улыбчивая девушка с родинкой на левой щеке, была тетя Аня, сестра отца. А на третьем курсе появился еще и Сережка. Все началось с клуба исторического фехтования и реконструкции костюма, куда ее притащила одноклассница Нинка. Нинка училась на истфаке и второй год занималась в «Варяге». Помимо тренировок и соревнований девчонки участвовали в проведении фестивалей славяно-варяжской культуры. Надежных рабочих рук всегда не хватало, студентки-исторички начали приглашать подружек с других факультетов — так Иришка попала в совершенно новый потрясающий мир. В этом мире звенели мечи витязей, играли гусли, пели тетивы тугих луков, змеились узоры вышивок и плетений. Она быстро нашла себе занятие по сердцу — оказалось, что у нее твердая рука и острый глаз, ее стрелы находили центр любой мишени. Возможно, за этот талант, а скорее, за прямоту и резкость суждений ее прозвали Стрелой. Иришка не возражала, новое прозвище нравилось больше уличного Ведьмачка, которым дразнили в детстве.
В один из приездов домой Иришка полезла в кладовку, где стоял старинный, потемневший от времени прабабкин сундук-скрыня. Сундук был сделан добротно: сквозь почерневший лак проглядывал орнамент из сплетенных виноградных ветвей и роз, углы сундука окованы узорчатым железом. Под стать скрыне был и висевший на деревянном колышке в углу ключ — темного железа, витой, с прихотливо изогнутой бородкой. Ключ повернулся удивительно легко, крышка откинулась с тонким металлическим звоном. Изнутри сундук был украшен вырезанными из различных изданий картинками: цветные открытки с видами городов, реклама папирос фабрики «Дукатъ», мыла и духов, изображения усатых казаков и благородных дам с осиными талиями. Полюбовавшись на все это полиграфическое великолепие, Иришка начала перебирать аккуратно уложенные, пересыпанные табаком и лавандой вещи. Тут в основном хранились потрепанные ветхие рубахи, самодельные юбки и сарафаны. Наконец отыскался и прабабкин девичий костюм: темно-бордовая юбка-спидница, обшитая по низу атласными лентами, расшитая белой гладью рубаха тонкого полотна, плюшевый темно-зеленый корсет со стеклянными пуговками. В отдельном кармашке лежало бережно завернутое в бархотку монисто и несколько низок коралловых и янтарных бус. Иришка сбросила синтетический халатик, облачилась в обретенные сокровища, распустила косу и подхватила волосы атласной голубой лентой. Все вещи оказались впору, словно на нее шились. Когда девушка в таком виде предстала перед родственниками, сестренки ахнули, а мать только проговорила:
— Совсем ты взрослая стала, Иринка. Хоть сейчас под венец.
— Ма, можно я это заберу с собой, я не потеряю.
— Бери, конечно, это твое, всегда к старшей дочери переходит. Теперь такого не носят, а жалко…