Паруса судьбы

22
18
20
22
24
26
28
30

Увесистая крышка с чугунными пластинами на болтах внезапно ожила, вздрогнула и будто застонала; жидкие ручейки песка и пыли заструились из узких щелей. Гремучей змеей натянулась цепь − крышка не поддалась, с кратким стуком водворившись на место.

«Ну что, съел? Зубы изглодаешь, а не возьмешь!» −Преображенский уже собирался по-тихому толкнуть Палыча, чтобы тот с ружьем во дворе поджидал вора, как цепь вновь единым гремком натужилась и задрожала.

Капитан отказывался верить, ноги его приросли к полу: толстожелезая скоба, намертво вбитая в окаменелый лиственничный брус, надрывно заскрежетала и повелась волною. Скоба медленно закорежилась вслед за цепью и словно зуб за клещами, с хрустом разрывая древесные ткани, вырвалась сперва одним заточенным корнем, а затем и вовсе заболталась на цепи.

Сердце Преображенского заходилось боем. Сырой палец так и жаждал нажать спуск. Он поднял пистолет, сделал два шага назад под наступлением все шире разверзающегося чердачного зева и прицелился.

Наверху явственно слышалось тяжелое грудное дыхание. Нервы Андрея не выдержали. Вспышка озарила кухню, высветила лестницу, чердак.

− Палыч! Па-а-лыч!!! − возопил, теряя рассудок, Преображенский − чердак зиял пустотой.

Сверху, из темени, раздался свежующий заживо хохот и вдогонку не то вой, не то клокочущие стоны. Со звериной силой захлопнулся перед Андреем люк и мятежно заплясали цепи, посыпая его прелой трухой.

Выйдя из столбняка, капитан отбросил ненужный пистолет − заряжать времени не было − и кинулся в спальню за вторым. На пороге он чуть не зашиб Палыча, оттолкнул его дрожащие руки и выпалил на бегу:

− Ружье! На улицу!

Преображенский без огляду ворвался к себе в спальню, и вновь в груди всё оборвалось. Мимо его окна бесшумно, по-совиному, пролетел темный ком, и Андрей услыхал, как чавкнула набухшая от дождя земля.

Не запаляя свечи, он схватил со стола второй пистолет, сорвал со стены шпагу. В следующий миг Преображенский заскочил на кровать, пинком расшиб вдребезги окно и прыгнул в ночь. Ноги его выше щиколоток схватились густой кашей грязи.

У дома никого не оказалось. Он ринулся вперед по единственному пути через сад к воротам. Старый сад капитан знал, как свою пядь, и мог пройти по нему с завязанными глазами. Дико озираясь, Андрей рыскал в ночной теми −напрасный труд. Теперь он крепко жалел, что остался глух к настояниям Палыча завести сторожевого пса.

Небо к этому времени затянулось сажевым свинцом туч, но в малых оконцах пробивались неясные белесые пятна. С моря пахнуло студеной йодовой гнилью.

Андрей уткнулся спиной в глухие ворота. Голова кружилась, колени от напряжения мелко трусила дрожь, но он не чувствовал ни холодного дыхания ветра, ни сырых ног.

− Эй! Ну где ты, Ноздря?! Или как тебя там? Покажись, сволочь! Я жду тебя! Ну?! − утрачивая самообладание, хрипло закричал офицер.

Вместо ответа из темнючего мрака хлестнула огневая вспышка, и пуля тотчас просвистела у щеки Андрея. В толстых воротах осталась вечной метиной глубокая вгрызина. Фигура в черном отделилась от амбара и, по-медвежьи припадая к земле, большущими скачками бросилась бежать вдоль забора. Преображенский навскид дал выстрел − промах! Плащ парусом вновь промигнул впереди. Капитан с обнаженным клинком во весь мах кинулся вослед.

− Палыч! Стреляй! Уйдет! − проревел он выскочившему на крыльцо денщику с широкоствольной кремневкой в руках.

Третий выстрел яро и гневно вспорол ночь, окончательно всполошив собак и людей в соседних домах. Но поздно: беглец с дивной легкостью, гигантской летучей мышью перемахнул через ражий забор.

Андрей стоял, широко расставив ноги и кусая губы, поедал глазами двухсаженный забор. Жмякая по лывам, подбежал запыхавшийся Палыч. С трудом переводя дыхание, спросил пересохшими губами:

− Не ранены, барин?