Паруса судьбы

Преображенский вяло, будто в худом сне, мотнул головой.

− Эх, жалко, вашбродь, что вы ему шкуру не изнахратили свинцом… − закудахтал было казак.

− Ну так подежурь тут ночь! − голос Андрея шуток не признавал. − Может, тебе повезет более.

Он сплюнул с досады, вытер лицо тылом руки.

− Ладно, пойдем в дом.

Над головой послышалось застуженное карканье. Одинокий ворон погребальным крестом вершил круг над капитанским домом, и чудился в его редком, трескучем крике голос седой ворожбы.

Андрей поёжился и перекрестился. Он не был охотником до какой-нибудь химеры. Но и не мог убеждать себя, что всё случившееся привиделось. Глупо. Он слышал ни с чем не схожий вопль и видел прыжок, недоступный человеческой плоти.

Капитану вдруг дико заскучалось по далекой родной сторонушке: по высоким чистым небесам, по ласковому солнцу. Он с тоской вспомнил маменькину усадьбу, милый дом с белым фронтоном и колоннадой, и тенистый парк −воздушный и нежный по весне, как салатное облако. Вспомнил и речку с капризным изгибом, такую легкую и такую светлую, что захватывает дух и вышибает слезу…

А здесь его окружали траурный лес-бережняк да вечная хмурь океана, тягучие омутистые ночи и исступляющий дождь, где днем грудятся тучи, а по ночам брезжит волчье солнце.

Ворон плавно завершил круг и, будто кончив колдовское действо, замахал крыльями к лесу.

Глава 9

Они поднялись на хлипком брезгу, когда аловатый рассвет принялся расправлять свои крылья. Утро выдалось седое, угрюмое, без солнца. Земля обернулась камнем, морозный воздух был ломок, что первый ледок.

Андрей Сергеевич передернул плечами, в петушином распеве он впервые уловил вызов сродни боевому кличу. Как назло еще и насморк разыгрался, ядреней чеснока: глаза выкручивало напрочь, сказалась вчерашняя передряга в дождь. Тем не менее с Палычем они не проворонили ни единой пяди. И первое, чем были вознаграждены их труды, − следы, оставленные незнакомцем. К счастью, ночной дождь не успел вконец слизать их. Преображенский опустился на колени и со вниманием ювелира принялся изучать следы. Вдавлины от дюжих морских сапог весьма превышали размер обуви, в которой хаживали он и Палыч. Андрей переломил пруток и замерил великость следа. Она оказалась равной пяти вершкам. Об остальном судить не приходилось: дождь на славу учинил свое гиблое дело. Ни правый, ни левый след не имели хоть малой характеринки, и это обстоятельство крепко опечалило капитана. Но всё же след, равный пяти вершкам, мог принадлежать только очень рослому, высокому человеку. Когда же он припомнил, с какой легкостью беглец перескочил высоченный забор, тем паче выкроил для себя малоуспокаивающий вывод: неизвестный обладал воистину звериной силой. Эти два нюанса если и не проясняли толком дела, всё же ощутимо сужали круг вероятных лиц.

Однако пущая удача ожидала барина и слугу впереди. На заборе, в том месте, где ночной гость перемахнул через него, Андрею Сергеевичу удалось обнаружить вырванный клок от плаща. Чужак зацепился за скобу, один конец которой воинственно торчал железным клювом.

− Поздравляю с трофеем, вашескобродие! Ишь, как со страху-то подлец в штаны навалил. Обмишулился… гостенек наш, − неуверенно хохотнул Палыч.

Андрей посуровел. Он ощутил кожей, что этот злорадный смешок исходил от страха, гнездившегося в них обоих.

Пришпорив словцом денщика, Преображенский медленно побрел через сад к особняку.

* * *

В кабинете капитана они подняли по чарке огненного «ерофеича». Перетянутые нервы приотпустило.

Андрей Сергеевич встал за бюро, погрыз перо в раздумье, затем вонзил в чернильницу и, пока Палыч звенел на дворе топором, раскалывая смоляные чурки, испещрил лист пометками.