Впрочем, для объяснения близости между литературными трудами Юстиниана и Леонтия возможно еще и такое примирительное предположение, что оба они пользовались третьим, промежуточным источником. Таким источником для них могли служить, например, сочинения св. Ефрема, патриарха Антиохийского. Леонтий ими пользовался: это показывают имеющиеся у него цитаты из сочинений св. Ефрема Антиохийского. [1544] Пользовался ли ими Юстиниан, прямо не видно, но в этом почти не остается сомнения при сравнении терминологии и аргументации обоих этих авторов. По своему содержанию сочинения Юстиниана и Ефрема во всех отношениях близко подходят друг к другу. Ефрем в качестве ученого и деятельного патриарха не мог быть неизвестен Юстиниану, равно как не могли быть неизвестными и его литературные труды. Следует принять даже и большее — что император читал и пользовался этими трудами как авторитетными для себя образцами. Вот через этот посредствующий источник Юстиниан и мог легко соприкасаться с Леонтием и быть в некоторой литературной близости с ним, но мы не имеем никаких оснований утверждать прямой и непосредственной зависимости императора от Леонтия.
Общее наше мнение по вопросу сравнительной оценки трудов Леонтия и императора Юстиниана таково, что труды первого безусловно превосходнее и ценнее трудов второго. Если же судить безотносительно о богословских трудах Юстиниана, то нужно сказать, что они не лишены своего значения. В сочинениях Юстиниана дается ясно и точно выраженный ответ на вопрос о том, как должно понимать Лицо Иисуса Христа по учению Св. Писания, Свв. соборов и Свв. Отцов. Все существенное и важное по этому вопросу добросовестно собрано и приведено им в синтез. «Автор не мог достигнуть в области своего богословия истинной оригинальности и глубины», [1545] но сделал дело далеко не бесполезное. Его христология по причине своего более популярного изложения, чем, например, изложение нашего Леонтия, особенно же по причине высокой авторитетности писателя, для многих христиан того времени, неопытных и нетвердых в знании и исповедании своей православной веры, могла служить и действительно служила якорем спасения среди бушевавших волн религиозного разномыслия. Юстиниан не был ученым-философом, но он безусловно был христианским богословом, умело сгруппировавшим в своей доктрине те догматико-христологические понятия, на высоту которых поднялось современное ему христианское сознание. Как популяризатор этих понятий и выразитель этого сознания, Юстиниан может и должен занять свое место и иметь свое значение в истории христианской Церкви и богословской науки.
Но не следует ли нам сокрушаться из-за такого отрицательного вывода относительно зависимости императора Юстиниана от Леонтия? Не следует ли приготовиться к понижению значения нашего автора и его литературной деятельности? Думаем, что нет. Правда, из-за этого отрицания мы лишились возможности приписать нашему Леонтию почетное знакомство и выгодную связь с владыкой Византийской империи. Мы отрезали себе путь к дальнейшему расширению значения нашего автора на всю Восточную Церковь и государство, как необходимому следствию близких отношений Леонтии с Юстинианом. Пусть такое возвышение Леонтия было бы для нас и заманчиво, но оно в то же время не имело бы под собой никакой исторической почвы, не могло бы быть оправдано никакими реальными фактами. Потому мы предпочитаем быть скромнее в предположениях, но ближе к исторической правде. И мы думаем, что Леонтий нисколько не теряет своего собственного значения от разъединении его с Юстинианом, ибо мораль известной басни о гвоздике и простом диком цветочке здесь совсем оказывается неприложимой: хорошее знакомство не было бы особенной выгодой для нашего автора. Напротив, полное отсутствие связи с Юстинианом окончательно освобождает нашего Леонтия от подозрений в той неустойчивости и переменчивости в религиозных взглядах, которыми отличался сам император, переходивший от покровительства оригенистам к анафематствованию Оригена и его последователей, от осуждения и ссылки монофизитов к принятию афтартодокетизма. Это освобождает Леонтия от подозрений в близости с тем Юстинианом, в котором папа Агапит, прибывший в столицу в 536 г., встретил
Нам рисуется в самых привлекательных чертах образ этого ученого труженика, с молодых лет засевшего в скромной монашеской келье за священные и святоотеческие книги, неустанно пишущего сочинение за сочинением в опровержение сектантов и защиту православного учения и оставляющего свое перо разве только для живой беседы и для участия в диспутах с теми же самыми сектантами. Можно ли думать, чтобы этот энергичный и убежденный деятель и писатель не оказывал никакого влияния на течение церковно религиозной жизни Востока? Но если справедливо, что идеи суть силы, двигающие и направляющие общественную жизнь к той или иной цели, то несомненно, что и всякий проводник этих идей оказывает неоспоримое влияние и имеет огромное значение в обществе. Лоофс говорит: «Богословские письма и краткие эдикты Юстиниана дают повод убедиться, что церковная политика его в общем шла той дорогой, которую считал правильной Леонтий». [1547] О чем же это свидетельствует? По Лоофсу, о личном знакомстве с императором Юстинианом и влиянии на него Леонтия. По нашему же мнению, указанный факт дает лишь право на утверждение того, что Юстиниан, как и все его сотрудники по управлению государственными и церковными делами, восприняли и усвоили те идеи, которыми насыщена была атмосфера общественной жизни на Востоке, подчинились их неотразимому влиянию и направились в своей деятельности по той равнодействующей, которую эти идеи устанавливали. Леонтий своими богословскими сочинениями и личным участием в религиозных диспутах много способствовал распространению и укреплению среди христиан Греко-Восточной Церкви тех благодетельных идей, которые склонили и политику императора, и стремления всех окружавших его к благополучному разрешению всех тревожных вопросов и к умиротворению всей церковно-государственной жизни. Таким образом, и помимо произвольных предположений о литературном влиянии Леонтия на императора Юстиниана значение нашего автора и его литературной деятельности не может подлежать никакому сомнению. В одном лишь мы остаемся неудовлетворенными при рассуждении по вопросу об этом значении: мы не можем подтвердить его непреложными историческими фактами. Однако отсутствие таковых не должно нас особенно смущать: сравнительная оценка значения литературных и исторических деятелей отдаленных эпох в большинстве случаев страдает отсутствием твердых фактических данных и довольствуется нередко лишь их жалкими крохами. Остальное восполняется творческой интуицией и соображениями общего характера. Мы можем быть вполне уверены, что в отношении оценки литературной деятельности Леонтия Византийского сделанные нами выводы и заключения не могут страдать грубыми промахами против исторической правды, ибо все они построены на самом реальном и историческом факте — на лежащих перед нами литературных трудах нашего автора.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
На протяжении всего своего исследования и особенно в последнем его разделе мы неоднократно и с особой целью старались оттенить важное и разностороннее значение Леонтия Византийского как церковного деятеля и писателя. Теперь, окидывая прощальным взором пройденный путь, нам хотелось бы подвести итоги, сделать, некоторые обобщения и дополнения по вопросу об этом значении нашего автора. Прежде всего, говоря о значении Леонтия Византийского, нужно различать две стороны этого значения: одну — по отношению к VI веку, или эпохе императора Юстиниана, и другую по отношению к Церкви христианской вообще. Эпоха Юстиниана, несмотря на всю ее славу и блеск в истории Византийской империи, не была благоприятным временем для процветания богословском науки в Восточной Церкви. Фактически перестали функционировать, почти все рассадники высшего образования как духовного, так даже и светского. Интерес ко всякой науке в обществе упал, и кадры ученых людей весьма сократились. Идейные люди, искатели истины, и такое время обречены были работать в одиночку, скрываясь от любопытных взоров и лишних о себе разговоров. Момент был для них во всех отношениях тяжелый и небезопасный. Трудно было самостоятельно разобраться во всей этой путанице понятий и мнении, которая возникла при разрешении христологического вопроса. Ещё труднее было защитнику истины отстаивать свои убеждения против различных борющихся религиозных партий, так как каждая из них стремилась навязать всем свои взгляды и для этой цели употребляла всякие средства, от которых часто противникам ее приходилось весьма плохо. Среди народных волнений и религиозных разделений этой эпохи от православного апологета и полемиста требовались незаурядные силы и способности, чтобы с успехом противостоять бурному напору противных учений. Требовалось особенное нравственное мужество, не боящееся сильных мира сего, выдающееся умственное превосходство, готовое дать ответ всякому вопрошающему. Нужно было обладать прямо-таки духовным героизмом, не останавливающимся ни перед какими трудностями и опасностями для защиты истинного учения. Не много находилось таких самоотверженных героев. К числу их мы смело можем отнести нашего автора Леонтия Византийского. Что же побудило его на такой трудный подвиг, что заставило его, отказавшись от своей личной жизни и всех ее благ, посвятить себя, свои богатые дарования, исключительному служению Св. Церкви и ее богословской науке? На этот вопрос мы можем дать только один ответ: любовь к истине — вот что всегда вдохновляло Леонтия на его многотрудный подвиг религиозного служения и полемической деятельности. Леонтий — страстный и убежденный ревнитель и искатель истины.
«Должно пренебречь всем, насколько это возможно, — заявляет он, — и ревновать об истине (ἐρευνᾷν τὴν ἀλήθειαν), строго все взвешивая и во всем усматривая правильную мысль». [1548]
С этой стороны Леонтию более, чем кому-либо другому из тех, кого он сам считал поборниками истины и своими сотрудниками, должно быть присвоено название φιλαλήθης «любитель истины», [1549] — считающему уже одно искание ее достаточной для себя наградой за все понесенные труды [1550] и читателям своих трудов обещающему только одну, по нему самую дорогую награду — обретение истины. [1551]
Что же разумел Леонтий под этой истиной, о которой он так ревновал и к которой с таким усердием старался привести других? Эта истина есть учение Святой Церкви, утвержденное Св. соборами и раскрытое Свв. Отцами. То, что противно этому учению, по Леонтию, есть нечестие и заблуждение, которого всячески следует избегать и отвращаться. [1552] Служение этой истине и искоренение заблуждений для Леонтия составляет первую и последнюю цель его жизни. Чтобы ее осуществить хотя бы в малом размере, Леонтий готов примести со своей стороны всякие жертвы.
«Нам ничего не следует оставлять без внимания, но нужно побуждаться к смелости примером блаженных мужей, пусть даже придется нам и страдать, подобно раскаленному железу, закаляющемуся от погружения в холодную воду». [1553]
Этой самоотверженной ревностью по истине дышит почти каждая страница трудов нашего автора. Этот горячий призыв к исканию истины не мог остаться без отклика: за Леонтием и по его стопам устремились к свету истины и многие другие правдолюбцы. Правда, мы не располагаем историческими фактами, подтверждающими данное предположение, но у нас перед глазами есть один самый реальный и исторический факт — преобразования взглядом христиан Восточной Церкви, их решительный поворот от увлечений монофизитскими и несторианскими учениями к исповеданию Халкидонского вероопределения. Еще в 30-х годах VI столетия всякие религиозные секты и партии на Востоке чувствовали себя в фаворе и, сознавая свою силу, были готовы руководить религиозно церковной жизнью Восточных христиан. Но вот проходит двадцать лет, в течение которых неустанно полемизирует устно и письменно наш Леонтий Византийский, и перевес как численный, так и идейный оказывается уже на стороне приверженцев Халкидонской веры или церковного Православия. Духовная атмосфера заметно очищается от зловредных миазмов, религиозная мысль и жизнь принимают правильное направление и нормальное течение. Происходит то, что в природе называется рассветом. Одна за другой убегают мрачные тени, скрываясь в отдаленных и мрачных ущельях, все больше и больше ширится свет, открывая истинный вид и положение вещей и разгоняя всякие ночные страхи. То же наблюдается в середине VI столетия в церковно-религиозной жизни Восточных христиан. Все шире и шире распространяется свет истинного Православия благодаря просвещенной и самоотверженной защите его Леонтием Византийским и его сподвижниками. Прежние кумиры, которым кланялись люди, как-то: Феодор Мопсуестийский, Севир Антиохийский, получившие в сочинениях Леонтия Византийского для себя надлежащую оценку, перестают властвовать над умами и один за другим сходят со сцены. Старые авторитеты, считавшиеся непоколебимыми, как-то: письма Аполлинария, надписанные именами Свв. Отцов, встретив себе беспощадного критика и обличителя в Леонтии Византийском, утрачивают свое обаяние и низводятся к разряд тех преступных подлогов, которыми и были по существу своему. Истина чистая и ясная, которая светится в трудах Леонтия, все больше и больше проникает в сознание греко-восточного общества и, наконец, покоряет его себе. V Вселенский собор можно рассматривать, как прямое следствие тех идейных движений, которые на Востоке были возбуждены и укреплены Леонтием. Этот собор не устанавливает новых истин в области христианской догмы, не открывает новых горизонтов, но он вновь и с особой силой и твердостью подтверждает признанное прежними соборами догматическое учение, со всей решительностью отвергая противоречащие ему еретические доктрины вместе с их пропагандистами. Такой собор, по существу, был бы невозможен, если бы не совершилось коренной перемены в религиозном настроении Восточных христиан, перемены, знаменовавшей собой поворот в сторону древнецерковных традиций, соборного и отеческого учения, в сторону православной истины. Если такая светлая страница была вписана в историю Византийской Церкви, то во всяком случае вписана не без благодетельного участия Леонтия Византийского, не без влияния его литературных трудов на общественную мысль и религиозную жизнь. Существует мнение, что собственно скифские монахи, одним из которых хотят считать и нашего автора, разбудили Восток от религиозного застоя и спасли Восточную Церковь от окончательного распада в VI веке, спасли именно тем, что возбудили религиозное движение в столице империи и задали ему направление в сторону признания Халкидонского собора Вселенским, а его определения чисто православным. [1554] Не лишая их чести быть действительными инициаторами религиозного движения на Востоке (хотя они при этом преследовали, как известно, совсем другие цели), мы должны по всей справедливости все дальнейшее дело укрепления симпатий к Халкидонскому собору, убеждения в неизменном согласии его определения с Преданием Церкви и учением Свв. Отцов (свт. Кирилла Александрийского), прекращения религиозных разномыслий и разделений приписать литературно-полемической деятельности Леонтия Византийского, а за ним и других лиц, сочувствовавших великой идее христианского просвещения и церковного умиротворения.
Но не только для VI века — не может подлежать никакому сомнению важное значение литературной деятельности Леонтия Византийского и для всей последующей истории Христианской Церкви. Прежде всего, это можно понять уже из тех отзывов, которые даются о Леонтии различными богословами и писателями, изучившими его литературные труды, и на которые мы отчасти уже указывали. [1555] Правда, мы не можем похвалиться наличием многих свидетельств такого рода в византийской литературе, не можем указать, и многих цитат из Леонтия у различных авторов, но причины такого факта нам уже известны, и они нисколько не компрометируют нашего автора. [1556] Особенное внимание снискал себе Леонтий на Западе и средневековый период, когда увлечение Аристотелем и развитие схоластики в богословии достигло своего апогея. Многочисленные и многосодержательные догматики этого периода обильно черпали свой материал из сочинений Леонтия и аттестуют его с самой лучшей стороны. [1557] Издатели трудов Леонтия, несомненно, хорошо знавшие установившуюся за Леонтием репутацию, считают его за первоклассного писателя, за глубоко ученого богослова и философа Г. Канизий дает, например, такую лестную характеристику Леонтия «Это ученейший человек, и всегда он оперирует такими аргументами, которые ставят в затруднение даже и острейших профессором схоластического богословия». [1558] А. Май выражается о Леонтии кратко, но очень сильно: «
Теперь мы видели, чем был и что сделал для своего времени и для своего общества Леонтий Византийский, и можем ли мы не согласиться с самой высокой оценкой нашего автора, можем ли не признать его действительно недюжинной личностью? «Леонтий Византийский — один из наиболее выдающихся богословов не только VI века, но и всего христологического периода после свт. Кирилла». [1561] Такую высокую оценку нашему автору слышим мы из уст уже и современных нам ученых исследователей его трудов. И мы думаем, что беспристрастная оценка Леонтия только и может быть подобной вышеуказанной. В этом воочию убеждает нас все содержание его литературных трудов, все направление его полемической деятельности. Леонтий Византийский был истинным Кириллом VI века. Его богословие, построенное на рационально-философских началах и одушевленное глубокой верой в истину соборных определений и святоотеческих учений, с таким же успехом просветило всех и привело к постановлениям V Вселенского собора, с каким богословие свт. Кирилла, покоящееся на библейско-сотериологических основаниях, вразумило всех и привело всех к определениям IV Халкидонского собора. В соответствии с народившимися потребностями и запросами своего времени и общества Леонтий в своем богословском учении, или собственно христологии, показал себя более ученым философом, чем богословом в собственном смысле этого слова. Это было его личное убеждение в большей продуктивности бороться с противниками тем же самыми оружием, с которым они выступали; убеждение, как мы теперь знаем, давшее самые благие результаты. Кирилл следовал другому методу и проявил себя более богословом, противопоставлявшим своим противникам глубокую мистическую веру в непостижимость и непреложность догматических истин христианства. Можно, конечно, не соглашаться с надлежащей полезностью взятого Леонтием направления в богословии, можно считать это направление даже за самое слабое место в литературной деятельности Леонтия, за первый этап к схоластике, оставившей по себе в богословии столь печальную память, но нельзя и преувеличивать значения этого дефекта.
Нам думается, что нужно отличать одну схоластику от другой. И схоластика без крайностей, в той мере и том направлении, в которых мы находим ее у Леонтия, не только не приносит богословию ничего вредного, но и прямо необходима или, лучше сказать, неизбежна для него, как и вообще в области всякой науки. У Леонтия ведь нет намеренного, а тем более насильственного стремления оторвать веру и живое чувство от догмы, заключить религиозные истины в сухие формулы, рационалистические схемы. В своем догматическом учении Леонтий поступает по принципу Августина
«Если высокие качества известных лиц, — говорит наш отечественный патролог, — их высокая образованность и подвижническая жизнь не подлежат никакому сомнению, и они пользуются уважением Церкви, хотя и не входят в число святых, то, не дозволяя себе без воли Духа Божия называть их святыми Отцами, мы должны признавать их
С этой точки зрения нет никакого препятствия считать Леонтия Византийского даже и в ранге блаженных Отцов и Учителей Церкви. А это достоинство уже само собой определяет его высокое и непреходящее значение в христианской Церкви: в своих литературных трудах он не перестанет жить среди христиан и учить их разумному пониманию центрального и основного догмата нашей веры — Воплощения Иисуса Христа, не перестанет и предостерегать нас от опасных заблуждений и уклонений от истины, от погибельного раскола со своей Матерью-Церковью.
Поставим последний вопрос: нельзя ли считать Леонтия Византийского даже и в числе святых? На этот вопрос мы лично не видим препятствий ответить в утвердительном смысле. Как на авторитет в этом случае мы можем сослаться прежде всего на свидетельство наших богослужебных книг. В церковном году есть день, а именно суббота Недели сырной, когда Св. Церковью творится память всех «преподобных и богоносных Отцов, в подвиге просиявших». В ряду множества имен, прославляемых в положенных на этот день церковных песнопениях, автором которых является преп. Феодор Студит, Церковь вспоминает и о нашем подвижнике Леонтии Византийском и ставит его имя рядом с именем великого преемника его в служении богословской науке — преп. Максима Исповедника. В одном из тропарей 4-й песни канона читаем следующее: «Леонтия пою глубину богословия, Максима же воспеваю пучину учений». Итак, учение Леонтия есть глубина богословия, и имя его потому сопричисляется к преподобным и богоносным Отцам!
Но вместе с таким сопричислением возникает для нас и другой вопрос: под каким же числом месяцеслова святых мы должны поместить нашего Леонтия? Церковь Восточная сохранила нам в числе святых, прославленных Богом, немало лиц с именем Леонтия, из которых кроме исторически-известных, как например, Леонтия Мученика, [1564] есть имена и неизвестных, исторически неустановленных личностей. Таково, например, имя преп. Леонтия-философа, значащееся под 19 числом октября месяца. Наш отечественный агиолог архиеп. Сергий думает, что это и есть Леонтий Византийский. «По всей вероятности, — говорит он, — это есть Леонтий, схоластик VII века, после — инок в Лавре св. Саввы, много писавший против еретиков». [1565] С этой догадкой мы можем вполне согласиться, но с той необходимой поправкой, конечно, что вопреки обычному для почти всех наших ученых исследователей смешению указанный Леонтий на самом деле есть Леонтий — писатель VI века, по родине — схоластик Византийский, по жительству же — монах Иерусалимский, скончавшийся в Новой Лавре св. Саввы Освященного.
Впрочем, мы не настаиваем непременно на признании святости Леонтия Византийского, как потому, что святость в рассуждении о той или другой личности составляет значимость особого рода, так и потому, что мы вообще при оценке личности Леонтия имели в виду главным образом его значение как литературного деятеля, внесшего своими трудами богатый вклад в богословскую науку, а также влившего животворную струю в религиозную жизнь Греко-Восточной Церкви. Такое же значение, насколько это нам удалось выяснить, не только не подлежит никакому сомнению, но и поистине должно цениться высоко. В силу этого и личность Леонтия Византийского вполне заслуживает самого высокого почитания и вечной, благодарной памяти в Христианской Церкви.
ebooksa