— Просто нервы расходились, — ответил Бочкин, отнимая от лица руки.
— Лечиться надо, старик. Когда я был маленьким, вы казались очень веселым и счастливым человеком. Вы часто приносили мне игрушки… Помню, я все просил вас подарить пугач, но мать не разрешала такого подарка, а вы все же подарили, и когда дома никого не было, я стрелял… Потом в Нью-Йорке вы мне часто вспоминались первое время, а затем я вас забыл…
Адамс рассмеялся. Бочкин тоже изобразил на своем лице нечто похожее на улыбку.
— Вас здесь в управление госбезопасности вызывали когда-нибудь? — неожиданно спросил Адамс.
Бочкин вздрогнул, улыбка сбежала с его лица, и он залепетал:
— Боже избави! Тридцать пятый год живу в городе, и хотя бы одна живая душа… Лучшим киоскером считаюсь… О житии моем в Петербурге никто здесь не знает…
— И кто это вас научил молитвенным причитаниям? — грубо спросил Адамс и брезгливо поморщился. — Говорите проще!
— Как умею… Старый я…
— Ну хорошо… Почему, удирая из Петербурга, вы выбрали Лучанск?
— Родственники жены тут были. Приютиться возможность имелась, — отозвался Бочкин. — Рисковал я все же, поехав сюда. Первые годы кротом, можно сказать, жил, никуда не показывался…
— Почему? — спросил Адамс.
— Да так… Обстоятельства, — пожал плечами Бочкин и стыдливо опустил глаза.
— Не финтите! — вырвалось у Адамса. — Знайте раз и навсегда: все ваши так называемые обстоятельства прекрасно известны.
Бочкин склонил голову набок, пожал плечами и отвернулся.
— Чуева, надеюсь, помните? — спросил Адамс, насмешливо глядя на старика.
Бочкин поднял голову.
— Помню… Умерла и его жена. Теперь в доме живет его брат, старик совсем…
— Как дела с поручением Родса?
Бочкин ждал этого вопроса и решил не трусить. Он сказал:
— Сроки давно истекли…