— Брата моего звали Николаем, — начал Чуев. — Родился он в восемьдесят шестом году. Я на десять лет моложе его. Надо сказать, что это был очень способный и талантливый человек. Знал несколько иностранных языков, давались они ему легко. А главное, брат обладал удивительной способностью к экспериментальной физике. Думается, что, если бы его жизнь не оборвалась так рано и жил бы он в наше время, с его именем были бы связаны крупные научные работы. Вы, товарищ полковник, надеюсь, не сочтете мои слова за хвастливость… Помимо всего, Николай был революционером. В девятьсот восьмом году ему пришлось покинуть Россию. Возвратился он только в тринадцатом, причем приехал не в Псков, где мы жили с матерью, а сюда в Лучанск. Он женился и поселился в этом доме. Положение его было неважное: работы он получить не мог и, чтобы как-то существовать, стал заниматься фотографированием. Этому искусству он научился во время скитаний за рубежом. Причем, надо сказать, он так прекрасно делал снимки, что в короткий срок стал опасным конкурентом для лучших местных профессионалов… Тогда в городе говорили об особых, «чуевских» способах фотографирования… Были у него по этой части даже какие-то изобретения… Только поэтому его и приняли в фотографическое общество, в котором тогда состояли главным образом люди из имущего класса и безусловно благонадежные…
Чуев замолчал, положил на стол обе руки и сцепил пальцы. Потом кашлянул и продолжал:
— За границей брат познакомился и несколько лет работал с профессором физики испанцем Адольфо Переро. Оба вынуждены были часто переезжать из страны в страну… Переро подвергался преследованиям, и в конце концов его убили. Все это я узнал после… В первой половине четырнадцатого года к нам в Псков пришло известие о том, что брат покончил жизнь самоубийством. Мне в то время было восемнадцать лет. Мать болела и не могла поехать на похороны. Пришлось отправиться мне. Когда я прибыл в Лучанск, похороны уже состоялись. Жена брата Александра Ивановна была близка к помешательству. Временами, правда, к ней возвращалась ясность сознания, и она разговаривала со мной, настойчиво утверждая, что Николая убили, а не сам он наложил на себя руки…
Что я тогда мог поделать? Я только слушал ее и не знал, верить или нет словам этой женщины, потрясенной огромным горем… От нее мне пришлось услышать, что в течение года, пока брат жил в Лучанске, к нему несколько раз приходили какие-то люди, что-то требовали от него. И после каждого из таких посещений Николай впадал в болезненное состояние. Александра Ивановна утверждала, что этим людям ничего не удалось получить от Николая, так как все, что имел особого, он передал на сохранение брату ее — игумену Аркадию… Что же это такое «особое», она мне не говорила…
Чуев встал, заложил руки за спину и, немного походив, остановился перед Орловым.
— Когда в начале войны я убежал с оккупированной территории и прибыл в Лучанск, Александру Ивановну застал в больнице почти при смерти… Только вы учтите, что она была не психической больной, нет. У нее было плохо с сердцем. Я ее несколько раз видел, но не досаждал вопросами…
Рассказ, видимо, утомил Чуева. Он сел на диван и устало запрокинул голову.
— Вы, Тарас Максимович, так и не знаете, что требовали от вашего брата и что это были за люди? — спросил Орлов.
— Нет.
— Тут могут быть только два варианта, Тарас Максимович. Или принять все рассказанное вашей невесткой за плод больного воображения и расстроенной психики, или за правду… Вы какого мнения?
Чуев помолчал, потом спросил, как зовут Орлова, и наконец сказал:
— Я стою за второй вариант, Владимир Иванович. Должен сказать, что к мыслям об этом я возвращался в последние годы несколько раз. И вот в связи с чем. Как учитель физики, я интересуюсь вопросами использования атомной энергии. Об этом много стали писать. И как-то у меня родилась мысль, что профессор Переро и мой брат работали в области изучения атомной энергии. Я пересмотрел все книги, все заметки, оставшиеся от брата, но ничего не нашел. В общей сложности на эти поиски я потратил очень много времени. Ну, об этом вы можете судить сами. Видите, какая тут масса книг, да кроме того на чердаке два больших ящика…
— Простите, Тарас Максимович, а в городе есть люди, которые близко знали жену вашего брата?
— Никого нет. Она вела замкнутый образ жизни. Была одна близко знакомая женщина, владелица соседнего дома, но и она умерла лет десять назад.
— Так об Александре Ивановне никто ничего и не знает? — удивился Орлов.
— Может быть, кто и знает, только легенды какие-нибудь, но не правду… Вы учтите, что окружающие считали ее не совсем нормальной, а таких людей обычно сторонятся… Я сам делал попытки кое-что узнать о брате среди старожилов этой улицы, но достоверного ничего не услышал…
Орлов встал. У него было такое состояние, будто заглянул в очень интересную книгу, но ее внезапно закрыли.
— Итак, вы сторонник второго варианта, Тарас Максимович?
— Да. Слушайте дальше. Недели две назад в букинистическом магазине я купил книгу… Подождите, я ее покажу.
С этими словами Чуев встал, вышел из комнаты и минуты через две вернулся, держа в руках, небольшой томик в оранжевом бумажном переплете.