— И надует тебя, как и всех остальных, — это было сказано специально для Кискороса.
Аргентинец долго, изучающе смотрел на него.
Потом скептически улыбнулся. Зализанная расфуфыренная лягушка. Самодовольная. Противная.
— Не пори чепухи.
— Я только что все понял. Танжер просила тебя задержать нас до рассвета, верно? Потом ты задраиваешь люк, оставляешь нас здесь и присоединяешься к ней. Так? В семь или восемь часов утра. В назначенном месте. Скажи, я правильно рассуждаю? — Молчание и глаза Кискороса ответили, что рассуждает он правильно. — Но Палермо прав, она не придет на встречу. И я скажу тебе почему: в это время она будет совсем в другом месте.
Кискоросу это не понравилось. Лицо его было не менее мрачным, чем отверстие в стволе его пистолета.
— Думаешь, ты умный, да? Но до сих пор ты вел себя как дурак.
Кой пожал плечами.
— Может быть, — признал он. — Но даже дурак понимает, что газета, открытая на определенной странице, вопросы, клонящиеся к одному и тому же, почтовая открытка, необычные, хоть и редкие гости, коробка спичек и кое-какая информация, которую невольно предоставил Палермо в Гибралтаре, ведут к совершенно определенному заключению… Рассказать тебе или мы подождем, пока ты сам все поймешь?
Кискорос вертел в руках свой пистолет, но было видно, что мысли его находятся совсем в другом месте. Он морщил губы, не зная, на что решиться.
— Говори.
Не сводя с него глаз, Кой снова прислонил затылок к переборке.
— Предположим, — сказал он, — что Танжер в тебе больше не нуждается. Твоя работа, а именно контролировать Палермо, убеждать меня, что она нуждается в защите и находится в опасности, закончилась тогда, когда ты нас удержал здесь и она ушла. Больше ей от тебя ничего не нужно. И что, по-твоему, она делает сейчас? Как скроется с изумрудами? В аэропортах ручную кладь просвечивают рентгеном, а в багаж такую хрупкую вещь она сдать не рискнет. Арендованный автомобиль? На шоссе бывает очень опасно. Поезд? Границы и неудобные пересадки… И что тебе приходит в голову?
Кой умолк в ожидании ответа. Он получил неожиданное облегчение от того, что произнес все это вслух; он словно бы поделился стыдом и желчью, которые переполняли его. Хорошенькая ночка, подумал он. Для всех. Для твоего босса. Для Пилото. Для меня. И ты, придурок, свое получишь.
Но ответ поступил не от Кискороса; Палермо хлопнул себя ладонью по ляжке:
— Ясно. Корабль! Чертов корабль!
— Совершенно верно.
— Ну и умна же, чертовка!
— Вот именно.
Стоя возле трапа, ошеломленный Кискорос старался переварить услышанное. По его лягушачьим глазам видно было, что он мечется между презрением к ним, подозрительностью и вполне разумными сомнениями.