Алексис хмыкает и окончательно опускает лопату, но настораживается, заметив за спиной старика, кроме узелков с вещами, перемотанное тканью ружье. Он не видит, но чувствует. И от чего-то от оружия этого веет опасностью. Алексису мерещится запах ликориса.
— Вы где живете? — спрашивает он, готовый в любую секунду дать отпор.
— Странствую, я охотник, — в ответ. Старик подходит ближе, и в его сморщенном лице, сивых волосах выше плеч и бородке Алексис действительно видит своего отца. Странное ощущение. — Разгадываю головоломку, точнее быть. Много лет назад в этом доме жил мой сын, и тут же его убили.
Алексис заметно вздрагивает. Холодеет. Похоже, что «интуиция» Енки его не подводит: перед ним и правда его старый отец. Алексис помнит, как им с папой было тяжело, когда отца обвинили в каком-то преступлении, к которому он не имел отношения. Всю вину на него свалили, да и забрали в колонию на десять лет. Он видел его в последний раз в лет восемь, и, может быть, в более зрелом возрасте — но позабыл.
Старик ему улыбается и смотрит как-то по-особенному тепло, щурясь. О сходстве не говорит, лишь подходит ближе, поворачиваясь в сторону дома и окидывая взглядом снизу вверх, и задерживаясь на забитых окнах чердака.
— Вы сказали, что вашего сына убили здесь? — переспрашивает Алексис, не выпуская лопаты из рук. Запах ликориса сгущается. — Кто?
— Зверь, — отвечает старый. — Я иду по его следам вот уже полвека, чтобы отомстить, — он опирается на трость, но несмотря на дрожащие руки, во взгляде непоколебимость. — И наконец учуял. Он тут.
На последней фразе Алексис снова вздрагивает, неосознанно оборачиваясь туда, куда смотрит старик. Никого. В этот момент ему и правда кажется, что человек перед ним готов выхватить ружье из-за спины и навести на него самого со словами: «Зверь — это ты». Но эта версия слишком безумна. Алексис не может быть своим же убийцей. Или может?
Где есть правда?
— Расскажите подробнее, — просит он, замечая, что старик собирается уходить.
— Если выслушаешь, что скажу, — старец переводит взгляд с чердака на Алексиса и снова улыбается. — Жизнь у меня тяжкая, как видишь. Столько лет по миру скитаюсь… Помнится, была у меня семья. Супруг молодой и сынишка. Но забрали меня в тюрьму на десяток лет — не видел их, писем не получал. Супруг на меня обозлился, подумал, что я убийца. И когда я приехал, он не возжелал меня видеть, прогнал, — в его тон голоса прорезается застарелая боль.
— А сын?
— Я думал, что хоть он меня примет, — кивает старик. — Помню, пошел его искать в его новый дом. Не знал, как он выглядит, поэтому не признал, как увидел убегающего рыжего мальчишку. А за ним… за ним бежало нечто. Издалека казалось, что человек, но… но нет. Зверь. Помню янтарный, его глазищи светились янтарным. И вместо того, чтобы помочь… я испугался. Убежал прочь. Но потом узнал, что рыжеволосый мальчик — мой сын, и он мертв. А я ведь мог предотвратить!
Глаза старика наполняются влагой, он вытирает их морщинистой рукой с грязными ногтями.
Алексис представляет себя, убегающего в панике от Енки, но не отбежавшего и десяти метров от каменного дома. Шею — как наяву — пронзает болью. Алексис трет кожу, смотрит на руку — чистая. Теперь у него нет сомнений, что его убил Енки. Но вот за что? Забавы ради? Там, в той книге, говорилось, что Многоликим Енки до людей все равно: они считают человека существом низшим, подобно муравью под ногами.
«И… у меня были рыжие волосы. Как сейчас?» — он хмурится, разминая шею в месте, где побаливает.
— Я мог бы спасти его, если бы не испугался и не был таким безразличным к чужой беде, — продолжает старик, выдержав долгую паузу. Вопреки всему, Алексис не может воспринимать его, как своего отца. — Я дал себе клятву, что не умру и не успокоюсь, пока не отомщу Зверю. С тех пор многое у них узнал, и от чего гибнут, знаю. Мое ружье заряжено обработанными пулями, от них Зверю спасения не будет.
Алексис молчит, обдумывая информацию. И произносит мысли вслух, забывая, что должен хотя бы соблюдать вид незнающего о Енки:
— Я читал, что у них сложно с размножением… Но тогда почему они не вымерли? — было бы правдивее заменять «они» на «мы».
— Зверями не только рождаются, — говорит старик, заглядывая в глаза леденяще-пронзительным взглядом. — Ими становятся.
ebooksa